Анатолий Борисович Свенцицкий (1921-2007)

заслуженный артист России и Литовской ССР*.

ОНИ БЫЛИ ПОСЛЕДНИМИ?[*]

 

Раскроем Советскую Энциклопедию под редакцией Н.И.Бухарина на букву "Т", найдем Св. Патриарха Тихона (Белавина), прочитаем радостное сообщение авторов: "последний Патриарх Русской Православной Церкви". Насколько оказались правы составители 'Энциклопедии", судите сами: в 1989 г. Патриарх Тихон причислен к лику святых.

А в той же бухаринской 'Энциклопедии" на буку "Ц" помещена статья "Церковь" лично самого Н.И.Бухарина, где он восторженно повествует о массовом закрытии в СССР православных храмов и культовых зданий других вероисповеданий. "С религией в СССР покончено навсегда!" — восклицает Н.И.Бухарин.

После захвата власти в ноябре 1917 г. большевики начали последовательно проповедовать атеизм. Самыми ярыми его пропагандистами были сам Владимир Ильич Ленин ("чем больше расстреляем реакционного духовенства — тем лучше!"), Н.К.Крупская, Е.Ярославский. Первыми были закрыты фабричные, полковые, больничные и др. церкви. Еще при жизни В.И.Ленина началось богохульное изъятие церковных ценностей. Духовенство предложило собственноручно передать ценности государству, но большевики ему отказали: нужен был повод для репрессий против духовенства, которые и не замедлили... Был расстрелян ныне канонизированный Св. митрополит Вениамин, другие священнослужители.

<...> На воспитание мое огромное влияние оказало церковное искусство и прежде всего пение. Я на всю жизнь полюбил оперное искусство благодаря тому, что с младенческих лет постоянно слушал замечательные московские церковные хоры. Колокольный звон — моя первая колыбельная музыка. Живопись храмов привила любовь и к светской живописи.

Я рос, когда не родилось телевидение, и у нас дома был маленький черный ящик — радио: потыкаешь "детектор", в наушниках что-то запоет и все...

Примерно лет до тринадцати-четырнадцати церковные службы заменяли мне и театр, и картинные галереи — все светское искусство. В кино я в детстве почти не бывал и остался равнодушным к нему на всю жизнь. Став артистом, я остался православным человеком, всегда посещал именно те приходы, где был партесный хор, сохраняя на всю жизнь благоговейную любовь к церковной проповеди и чарующему душу пению. Церковное искусство ценю очень высоко, оттого-то я так болезненно воспринимал в детстве разрушение большевиками-атеистами храмов, уничтожение икон, снятие колоколов.

С детства пробудилась во мне ненависть к коммунистам, прежде всего за беспрецедентное преследование религии, за уничтожение красоты. Свидетель разгрома православной церкви в СССР, я счастлив, что дожил до времени ее возрождения. Сейчас, после августа 1991 года, я часто встречаю верующего человека и единомышленника возгласом "Христос Воскрес!" И я счастлив, что могу написать это!

Еще задолго до массового закрытия храмов в Москве в 1931-32 годах, о котором указывает Н.И.Бухарин, было организовано общество "Воинствующий безбожник" под руководством Е.Ярославского, стал издаваться журнал "Безбожник". Маленьким мальчиком я уже знал, что во всем виноваты коммунисты, большевики, но "порицать" закрытие храмов, разрушение красоты, окружавшей меня с колыбели, открыто нельзя. Я рос и воспитывался внутренним эмигрантом, вырос типичным для советского интеллигента человеком с двойным дном: думаешь одно — говоришь другое.

"Вам будет легче жить, — говорил мой дядя о. Валентин Свенцицкий, — у Вас будет гибкая совесть!" Должен сказать, что внутренне все же никогда не погрешил, не отрекался от Бога, всегда посещал церковь, исполнял обряды, не был ни пионером, ни комсомольцем, ни членом КПСС! Многие знали о моих убеждениях, но, как ни странно, никаким репрессиям от коммунистов никогда не подвергался.

Одним из ярких воспоминаний моих были московские православные похороны. В детстве я много болел и многочисленные дни проводил в кроватке; напротив было два окна. И почти каждое утро — похоронные процессии. Их я боялся. Да и как было не бояться?.. Лежишь и вдруг: цок, цок, цок... Особый звук копыт по мостовой... Четкий, медленный... Закрою глаза и как сейчас помню: лежу выздоравливающий и о чем-нибудь думаю или дедушка Андрей читает мне, папа на работе, мама "руководит" домработницей, вечно что-то убирают, хотя в квартире и так чистота... цок, цок, цок... Везут. Как завороженный смотрю на медленно возникающую в окне лошадиную морду или две морды с добрыми, усталыми глазами. Обычно это были старые красивые лошади, списанные из кавалерии или из беговых конюшен.

"Пара гнедых, запряженных с зарею"... Тогда я не знал стихотворения Апухтина и не слышал знаменитого романса, а просто видел его наяву. Я смотрю, затаив дыхание... Лошади покрыты белыми кружевными накидками с бахромой. На лбах лошадей белые стоячие кисти, а иногда и страусовые перья, возле розовых лошадиных губ узда украшена с двух сторон большими белыми резиновыми кругами. Английская упряжка без дуги, единственная тогда в Москве, так как все другие — "транспортные" — упряжки, включая извозничьи, были русские с обязательной дугой. В катафалк впрягали одну, пару, четверку, шестерку, а иногда, как на похоронах Л.В.Собинова, и восьмерку лошадей.

До начала тридцатых годов в основном были церковные похороны и вплоть до 1934 года не считались зазорными и никакими "последствиями" по службе родным покойного не грозили. В церквах отпевали и видных профессоров, и артистов — Г.Н.Федотову, М.Н.Ермолову, А.И.Южина, других.

<...> Дорогомиловское кладбище — исконное кладбище нашего Пречистенского благочиния <...> оказалось недолговечным местом "вечного упокоения". С 1940 года захоронения стали сносить, а к 1946 году на месте русского и еврейского кладбищ уже высились многоквартирные дома. Для перезахоронений по желанию родственников и новых погребений в Востряковском лесу отвели участки для образования двух новых кладбищ — еврейского и русского. К чести евреев замечу, что очень многие из них перенесли прах своих предков, русские же — единицы... И вот почему.

В 1942 году, когда сносили кладбище, шло наступление на Сталинград и многим казалось странным, ненужным и даже циничным переносить истлевшие родные кости, да и стоило это очень дорого. У меня на русском Дорогомиловском кладбище был похоронен дед — Андрей Степанович Незым. На присланную дирекцией кладбища в феврале 1942 года открытку с предложением перенести прах деда мои родители ответили отказом: отец считал это безнравственным, так как на фронте гибнут миллионы. Вопрос, конечно, спорный! Я же считал — прах надо при всех обстоятельствах перенести...

<...> В 1948 году сломали храм Св. Елизаветы и полностью застроили Дорогомиловские кладбища многоквартирными домами. В одном из них, построенном на русском участке, жил Л.И.Брежнев, о чем извещала мемориальная доска, ныне уничтоженная... А зря! Физиономия Генсека, украшавшая дом, напоминала бы еще об одном "подвиге" коммунистов... Не знаю, спокойно ли спалось Генсеку на православной земле снесенного старинного кладбища, на месте разрушенного храма, поруганных могил гренадеров 1812 года (к Кутузовской избе перенесен лишь обелиск и, конечно же, не их прах)?..

Дорогомиловская дорога... Сталинский путь из Кремля на дачу в Кунцево... Предварял ее старый Арбат, где через сто шагов друг от друга, сменяясь день и ночь, дежурили "личности в штатском". Они охраняли Его дорогу на отдых... "Он" реял над всем. "Он" ездил в нескольких машинах (в каждой сидел "Он") по дорогомиловской дороге.

Когда "Отец народов", как легендарный призрак, проезжал по Большой Дорогомиловской улице, никто не знал и знали все не только в Москве, а даже и во всей стране с всевластным имперским именем СССР, что Сталин проезжал...

Представим, что в один из вечеров 1940 года Сталин чуть приоткрыл занавеску в машине и увидел белые ворота Дорогомиловского кладбища, кресты и церковь Св. Елизаветы. Он быстро задернул шторку: "Отец народов", который мог все, боялся только смерти. Он любил себя — с детских, юношеских, семинарских лет и верил в личное бессмертие, в бессмертие для себя. Но он старел, чувствовал приближение смерти, стал забираться в подземелья, боясь всех... Сталин никогда не был "рыцарем революции", он был "смертельным трусом".

А однажды ранним утром, возвращаясь из Кунцева в Кремль, Сталин снова отдернул занавеску и на паперти Преображенского Собора увидел чуть приметные сквозь стекла три крышки от гробов. В Соборе были покойники! Смерть не должна быть видна...

Достаточно оказалось одного взгляда Сталина, одного его намека, чтобы на Дорогомиловской дороге стали сносить кладбище. В августе 1939 года был взорван второй после Храма Христа Спасителя (уничтоженного в 1931 году) по вместимости Дорогомиловский Собор, имевший 8 приделов. На его месте был построен мрачноватый многоквартирный, генеральский, как его назвал народ, дом. С него началась застройка Дорогомиловского шоссе, переходящего теперь в Кутузовский проспект.

А с середины 30-х годов были окончательно запрещены в Москве торжественные похороны-процессии. Смерть как бы заставили отступить, отказав ей в торжественности. Лошади совсем исчезли с улиц, помчались машины, в машинах — гробы, как бы пляшущие совместно с живыми бесконечную пляску многомиллионного города... Но примечательно, что похороны еще некоторое время — примерно до 1938 года — были последней работой столичных коней. Печальные, везли они белые катафалки. Как это символично, конь, вековой друг человека, отходил в историю, везя гроб своего любимого хозяина, угнетателя и друга одновременно. Конь увозил человека, который веками называл его своим кормильцем, а часто и спасителем на полях войны; увозил человека прошлых веков, а "новый" человек пришел в жизнь с техникой двадцатого века и его в последний путь везет уже железный конь...

Боязнь смерти и теперь жива. Под влиянием, очевидно, атеизма переулок Мертвый при массовом переименовании улиц Москвы не получил исторического названия; так называемую улицу Н.Островского переименовали не в Мертвый переулок, а в Пречистенский!

Видел я и так называемые "красные похороны" с оркестрами. Если по нашему переулку православные процессии проходили по два-три раза в день и почти ежедневно, то процессии в оркестром бывали два-три раза в месяц, а иногда и меньше. Этих процессий я почему-то совсем не боялся; может быть, потому, что не было в них тишины, таинственности, медленной торжественности, а следовательно и мистики.

Вспоминаются мне похороны одновременно коммунистические и православные, очень характерные для вынужденной "двойственности" людей моего поколения.

Хоронили известного дирижера Николая Семеновича Голованова. Многие, и особенно люди искусства, прекрасно знали, что А.В.Нежданова и Н.С.Голованов — люди верующие, часто поддерживающие Русскую Православную Церковь материально. Многие также знали, что многолетним другом их семьи был маститый Московский протоиерей отец Николай Павлович Бажанов (1896 — 1965), в течение долгих лет настоятель храма Воскресения Словущих в Брюсовском переулке (ул. Неждановой), а также храма Св. Пимена Великого (с перерывом: двадцатые, а потом пятидесятые годы).

Н.С.Голованов был многолетним духовным сыном отца Николая Бажанова. Когда из дверей Большого театра при громе оркестра выносили гроб с телом Николая Семеновича, перед гробом, как и положено, шел о.Николай Бажанов, правда, конечно, не в облачении... Немногим было известно, что полукафтанье, поручи, епитрахиль скрыты были импортным габардиновым плащом батюшки. Отец Николай сел в машину и на переднем месте рядом с водителем двинулся впереди процессии перед автобусом, везшим гроб с телом Н.С., как и положено священнику, на Новодевичье кладбище. А когда гроб был опущен в могилу и прозвучали напутственные слова от партийной организации ГАБТа, местного комитета и прочей общественности, о.Николай, конечно же, совершил заупокойную литию по замечательному музыканту.

Мы — и верующие, а таких было совсем немало, и "коммунисты" — артисты Большого, Малого, Художественного и других театров "про себя", как бы "минутой молчания" вторили отцу Николаю Бажанову... Молча. Многие и в Большом, и в других театрах знали о необычной вышеупомянутой литии, но, как и было положено в то время, молчали.

О. Николай вообще был театральным священником, часто бывал и у "старух" Малого театра — А.А.Яблочкиной, Е.Д.Турчаниновой, В.Н.Рыжовой.

Пишу об этой истории как очевидец, так как с 1942 по 1947 годы работал в Малом театре артистом и учился с 1939 года в Училище им. М.С.Щепкина.

В послевоенные годы при ЦДРИ был создан "Университет марксизма-ленинизма" и артистам, особенно молодым, было рекомендовано его окончить. А в 1946 году партийное руководство Малого театра решило обучать марксизму-ленинизму великих старушек, правда, не вместе со всеми нами — для этого надо было бы посещать занятия и сдавать экзамены, а индивидуально на дому.

В труппе смеялись, что, скажем, В.Н.Рыжова будет по средам принимать за чашечкой кофе профессора марксизма М.П.Баскина и выслушивать его коммунистическую схоластику, а по четвергам, в эту же чашечку, предварительно тщательно вымыв ее, нальет кофе отцу Николаю, пришедшему к ней с евангельской проповедью, а иногда и со Святыми Дарами... Такова была жизнь советской интеллигенции. Она очень типична для тех "незабываемых лет", когда, правда, была дешевая колбаса.

Я сам окончил этот "Университет" дважды — при Сталине и повторно при Н.С.Хрущеве. На мои религиозные убеждения не повлияли ни лекции М.П.Баскина, ни АЛ.Зиса. Хотели, чтобы я кончил "Университет" и при Л.И.Брежневе, но это уж слишком!

Я уже говорил, что в тайны музыки и пения ввела меня Московская церковь. Моя душа жаждала музыки, света, радости жизни — и все это давала православная церковная служба. Мальчиком я не знал, конечно, высказывания Ф.И.Шаляпина о том, что если и есть в церкви "дурман", то он прежде всего в пении церковного хора.

С детских лет я слышал могучие московские хоры Данилина, Нестерова, Локтева. Все они были партесными. Несомненна связь русской оперной культуры, да и возникновение нашей национальной оперы еще с XVIII века с русской церковной хоровой культурой. Хоровая церковная музыка — громадный пласт в нашей певческой культуре. В творчестве великих П.Чайковского, С.Рахманинова и других известных композиторов XIX века слились воедино церковное и светское искусство. Это легко проследить и ь творчестве Гречанинова, Ипполитова-Иванова, и целого ряда других. Несомненно — одно искусство обогащало другое. И не случайно, пока это было разрешено, так часто солировали в русских церквах Ф.И.Шаляпин, Д.Смирнов, Пироговы, В.Р.Сливинский, С.П.Юдин, И.С.Козловский, Е.А.Степанова, СИ.Мигай и многие-многие прославленные оперные певцы.

Характерно, что среди них было много детей духовенства: С.Мигай, Касторский, Преображенский и многие другие. Следует сказать, что ни в одной стране мира Церковь не стояла так близко к искусству.

Вспомним, например, что во Франции со времен Мольера и до сего дня артистический труд считается греховным. Артистов запрещено торжественно отпевать. Католический священник имеет право лишь проводить покойного до кладбища и отслужить над гробом краткую литанию (литию) и все.

Очень горько, что сегодня в храмах раздаются голоса против партесного пения: некоторые современные "отцы" из моды на все "допетровское" призывают назад, к унисону! Конечно, такие призывы очень угодны атеистам. Вряд ли вновь пришедшего в храм, мало знакомого с церковным служением, может увлечь столь практикуемое сейчас исполнение основного нашего церковного гимна "Верую", как говорится, "кто в лес, кто по дрова", да еще с неверным произношением текста. Например, вместо положенного: "Верую во Единого Бога отца, Вседержителя, Творца небу и земли" бабули в приходах на весь храм бойко поют "Творца неба и землю"!!! А иногда даже раздаются голоса правящих иерархов: "Безнравственно иметь в церквах платный правый хор!" Но эти иерархи забывают: ведь и священники, и диаконы и другие работники храма получают за свою деятельность деньги, а не служат "на общественных началах".

Если безнравственно оплачивать профессиональный хор, тогда "безнравственно" платить и настоятелю, и старосте, да и приглашенным на служение по праздникам архиереям!

Сегодня, возрождая служение во вновь открытых храмах, чрезвычайно важно возрождать и церковные хоры. Как-то однажды я говорил с выдающимся музыкантом и регентом современной русской церкви Н.В.Матвеевым, и он правильно заметил: "Пение в церкви — наша русская национальная гордость; ценна именно наша традиция пения — композиторов Бартнянского, Be деля, Чеснокова, Кастальского, Чайковского, Рахманинова, Гречанинова и других. Лично меня коробило, — продолжал Николай Васильевич, — пение в греческих и антиохийских церквах от их однотон-щины в пении, это не для русского уха!".

И действительно, сегодня в некоторую церковь войдешь, услышишь завывание правого хора и невольно захочется выйти из храма, а не молиться. Еще один шаг — и в русской церкви воцарится рок-музыка, ведь и она имеет народные, национальные корни, но не наши, не русские, не ангельские.

С моей точки зрения, с детских лет порвав с хоровой русской церковной культурой, целые поколения наших советских людей перестали воспринимать и оперную, и симфоническую музыку, заменив ее эстрадным стуком. Вот к чему привел атеизм. Народ, порвавший с религией, с духовным искусством, перестал воспринимать и вершины мировой классической музыкальной культуры. Этого не случилось в странах католицизма, где ребенок с пеленок слышит орган и хорал. Об этом стоило бы подумать всерьез и искусствоведам, и наставникам — православным отцам!

<...>  Кроме пения и живописи в храмах я полюбил с детства и церковный звон.

В 1930 году в Москве колокольный звон был запрещен. Ушло в прошлое небывалое, несравненное и самобытное русское искусство.

В ближайшей к нашему дому церкви Покрова в Левшине был замечательный звонарь. Старик извлекал из колоколов небольшой по размерам звонницы небывалые по красоте и силе звуки. Колокольный звон Покровского храма и сегодня звучит в моей душе. Медленно поет колокол-бас и, как искорки солнца, подхватывают трезвоном колокола меньшие и совсем маленькие колокольчики-дисканты.

Звонит, казалось мне тогда, Русь по допетровским временам, по казненным Петрам стрельцам слободы полковников Левшина и Зубова, тоскует Русский колокол по всему навсегда ушедшему... И не знает колокол, что пройдет всего лишь год и будет он сброшен, расколот, звякнет нелепо и смолкнет. И только через много лет его ростовских братьев, записанных на пластинки, будет слушать молодежь; повезут русский звон и в другие страны. Не знает колокол, что поэт Степан Щипачев воскликнет о нем: "Не Богу, искусству хвала!".

Кстати, СП.Щипачев, которого я хорошо знал, рассказывал мне на даче в Переделкино, как записывали "звоны" в Ростове Великом. "Приехали мы, писатели, музыканты, корреспонденты газет, и ждем... И вот первый удар колокола, затем второй, третий, далее начался малиновый трезвон... И побежали жители города к монастырю, крестятся и старые и молодые... Думали, кончилась Советская власть... Разочарованы были", — улыбаясь, добавил Степан Петрович. С тех пор прошли годы...

Снова звонят на Руси колокола и нет в ней власти советской. Думаю, что сегодня вместе с русским народом перекрестился бы и Степан Петрович Щипачев.

Но тогда, в 1929 году, красивый звон было хвалить уже небезопасно. За одну только фразу "мне нравится церковный звон!", сказанную на работе или в учебном заведении, можно было отправиться в "места, не столь отдаленные". Но все еще звонила православная Москва... И мне, мальчишке, нравится звон.

Трезвонят колокола Покровской церкви, трезвонят весело, по-русски, и вот какой-то гражданин, решивший, очевидно, доказать прохожим свой атеизм, пускается в пляс, в присядку. Одни прохожие хохочут, другие осуждают, осуждаю и я, маленький эстет, будущий артист.

Пройдет год и замечательный безвестный музыкант, голубоглазый, седобородый, не рослый, будет стоять с протянутой рукой и, смотря растерянно на прохожих, робея, просить на хлеб. Будет стоять у магазина (недавно снесенного) на углу М.Левшинского и Б.Левшинского переулков. Он увидит, как собьют золоченый крест с синего, украшенного позолоченными звездами, купола Покровской церкви, как сбросят на землю и сам купол, услышит, как застонут сброшенные колокола... его колокола...

В алтаре на нарах вповалку будут спать рабочие-сезонники. Потом они разрушат храм Покрова в Левшине и построят на его месте многоквартирный дом. Строить дом будет Инженер В.Исаев, с которым я встречался в пятидесятые годы, руководитель стройки, получит в этом доме квартиру... А через многие годы будет говеть постом в Обыденском храме и встретимся мы с ним у Святой Чаши, и, быть может, перед лицом смерти в 1963 году вспомнит, что с его участием разрушен храм Покрова в Левшине, и задумается, но... не успеет...

Звонарь увидит оскверненный алтарь и подумает, быть может, непонимающе: вот храм разрушают — почему же не вступится Христос? Где же карающая десница Божия?

Так думал ребенком и я. Мне было бесконечно жаль старинных стен храма и его певучих колоколов. Все в храме дышало для меня искусством, музыкой, театральным действом. Конечно, я тогда еще не знал о христианском учении о свободной воле. Ты волен делать одно и не делать другое. А следовательно, можно разрушить и храм. Ведь допустил же Бог распять своего единственного Сына. Другое дело — как будешь жить, разрушив храм, станешь ли от этого счастливее? Тогда, ребенком, я не понимал, что разрушить храм — не значит еще разрушить христианскую церковь. С ней-то бороться гораздо труднее. Не даром когда-то римляне так боялись и не понимали восточного еврейского Бога — невидим, а в него верят! Как его-то разрушить? Искоренить в самом сознании?..

Будущее нашей жизни ярко подтвердило все это. Храмы православной Русской церкви в довоенное время были почти все разрушены либо закрыты. Началась война. Стихийное бедствие захватило всех. Чем было утешиться, где найти единение с убитым близким и народ пошел в церковь и отверзлись двери многих церквей и монастырей.

Но тогда, в 1924 году, звонарь смотрел и не понимал. И быть может больной одинокий старик умер в какой-нибудь больнице, не отпетый. Его искусство, его звон звучит в душе моей и звучит он по свету в пластинках Ростовских колоколов, по воле другого звонаря, но в его искусстве есть и талант нашего, Покровского. Искусство не умирает. Его нельзя, как и невидимого "еврейского" Бога сломать, ибо само оно Божественно.

Сегодня, когда возрождаются храмы, когда зазвучал снова колокол Ивана Великого, хочется воскликнуть: "Слава Богу за все!"

 

Роковые двадцатые...

Приходские церкви в Москве не закрывались до 1928 года. Первым был закрыт храм Св. Параскевы Пятницы в Охотном ряду. Он почти примыкал к Колонному залу. Печальное это событие воспел В.Маяковский. Сельские церкви в большинстве своем были закрыты с 1930 по 1933 годы, как раз, когда началась "сплошная коллективизация". Местный священник объявлялся "подкулачником", обычно арестовывался и ссылался, а иногда и расстреливался на месте. Но наступление большевиков на сельскую церковь началось чуть ли не сразу после революции 1917 года.

Девятилетним мальчиком, отдыхая летом 1930 года в подмосковной Верее, я от крестьянки Пелагеи слышал рассказ о беспричинных зверствах коммунистов в ее родном селе Ужгороде в 1918 году.

"Нагрянул на наше село, — рассказывала она, — отряд красных латышей. Белых у нас, как известно, никогда не было, но комиссар-латыш вывел из дома нашего батюшку и на ломанном русском языке прокричав: "Раскидаю я гриву Вашему попу! А подойдет к нему кто, застрелю", неизвестно за что расстрелял его перед церковным домом, Так и пролежал наш отец Василий четыре дня непогребенным, а был он молодым, всего-то тридцать шесть ему было, и детей осталось малолетних семь человек. Выхаживали их всем миром и матушке помогали. Похоронили, когда отряд латышских стрелков покинул наше село. Потом приехал новый священник".

Церковь и сейчас действует. А Пелагея, имевшая с семьей двух коров и лошадь, вероятно, была раскулачена. Кстати, любопытный факт: я отлично помню, что в Верее, у Собора на пригорке, на могиле знаменитого героя 1812 года Дорохова был установлен бюст Карла Маркса! Бюст простоял, говорят, много лет. Сейчас на могиле Дорохова снова памятник Дорохова. Этот факт убедительно говорит о культурности тех, кто обещал ввести не только народы нашей страны, но и всей земли в светлое будущее, правда... уничтожив всех инакомыслящих. "Мы их всех, конечно, скрутим, но всех скрутить ужасно трудно!" (В.Маяковский). И действительно трудно... Да и невозможно! Вдумайтесь в знаменитую формулу В.И.Ленина: пролетариат в союзе с беднейшим крестьянством! Хороша парочка производителей! Представьте себе беспородного кобеля (люмпен) и повяжите его с больной, запаршивевшей сукой! Хороши будут щенки! К сожалению, подобное безынициативное, пьяное, бездуховное поколение мы видим вокруг себя. Таково историческое следствие вырубки лучших сынов народов!

<...> Вначале улицы Пречистенки, у восстановленных теремов, где истуканом еще стоит неудачный памятник Ф.Энгельсу, во дворе была устроена печь. В 60-е годы об этой адской печи мне рассказывал пожилой таксист: "Ох, сколько икон, колонн, деревянных частей иконостасов мы там сожгли!" Молодым комсомольцем в начале тридцатых годов на "общественных началах" он работал с товарищами при печи. Действительно — сначала смывали с иконостасов позолоту, а потом вечером или ночью их сжигали. Редко искусствоведам, работникам музеев удавалось спасти иконы. В запасниках остались крохи. Правда, наиболее ценные иногда удавалось продать за границу. Разумеется, XIX век и даже XVIII весь шел в огонь — эти иконы не считались памятниками старины даже официально, а в провинции на площадях на такие тонкости никто часто и внимания не обращал. Несомненно, под ретивую комсомольскую руку попадали в огонь и иконы более ранние и весьма старинные. "Долой, долой попов, долой, долой монахов!". Так-то!!!

Уже взрослый, до "перестройки" побывал я в Верее. Собор реставрировали, восстановили памятник Дорохову, разрушены до основания храм Св. Георгия и торговые ряды. Реставрирован и храм монастыря, но почему-то двери храма оказались не заперты, окна без стекол, а внутри хулиганили подростки — портили, разумеется, реставрацию. Я увидел голые свежеоштукатуренные стены храма, но на стенах вместо живописи хулиганские рисунки и нецензурные надписи... Невольно подумал — вот они потомки люмпена и беднейшей крестьянки — без стыда, совести и памяти... И одолел меня ужас! И невольно пришли на ум не идеи христианского примирения, а возмездия. Заорал я на подростков, они разбежались, приняв меня за ... иностранного туриста с фотоаппаратом, как испуганно крикнули они.

Когда-то в селе Загряжском на высоком берегу реки стояли два храма — летний XVII века и зимний. Мне 9 лет. 1930 год. Громко звучит малиновый трезвон. Троицын день... Литургия. Молящихся много. Крестный ход. Службу вел иеромонах средних лет, без дьякона.

В 1973 году иду парком бывшего помещичьего имения посмотреть храмы... Осталась горстка кирпичей. Беру кирпичик XVII века на память... И все. Спрашиваю у пожилой крестьянки, война ли разрушила храмы. Да нет, отвечает она. Сначала закрыли в тридцать втором; монаха арестовали; вроде Антонием звали, уже и не помню, небольшой тогда была; долго церкви стояли без окон, потом хлев для свиней в зимней председатель колхоза сделал... Потом война... Лет десять назад разобрали на кирпич, а теперь и его горстка осталась...

Возвращался в Москву и думал: благодаря гастролям я страну всю видел, представляю её зрительно... Сколько ценнейших зданий погибло безвозвратно... Лишь на немногих оставшихся висят ржавые доски "Памятник старины. Охраняется Государством."

Всюду была разруха. Вот что принесла "новая жизнь!" Весь мир насилья мы разрушили до основания..." А затем — восстанавливаем на старушечьи копейки отечественные святыни, поруганные коммунистами. И, верую, восстановим. Вера и искусство неистребимы.

Но вернемся к двадцатым годам.

Отобраны церковные ценности, расстрелян цвет русского духовенства велением "самого человечного из людей" — Ильича. Стали последовательно вести антирелигиозную пропаганду. Самыми активным были большевики: Л.Д. Троцкий, Н.К.Крупская, Н.И.Бухарин, Л.Б.Зиновьев, Е.Ярославский. Особенно много было уничтожено храмовых зданий в Москве, когда секретарями МК были Л.М.Коганович, Н.С.Хрущев и Л.Б.Зиновьев.

Они осуществляли страшные гонения на христиан. Помню, еще до массового закрытия храмов в Москве, смотрел с отцом в 1927-28 годы на октябрьские и первомайские демонстрации и видел, как водили на верёвках наряженных в одежды священнослужителей и пели: "Сергей диакон, Сергей поп... Долой, долой монахов, долой, долой попов...!"

Я, конечно, не знал, что в школе учили вирши Демьяна Бедного: "У Николы сшибли крест, стало так светло окрест! Здравствуй, Москва — новая, Москва — новая бескрестовая!". Но "антирелигиозные" трамваи, были оборудованные художниками "Роста" и авторами "Лефа", помню. Яркими красками на корпусах вагонов были нарисованы неприличные карикатуры на Иисуса Христа, Богоматерь. Помню, почему-то апостол Петр обнимал нагую женщину, у которой на нимбе было написано: Св. Фекла... В Москве таких трамваев было несколько. Мои родители брезгливо не садились в эти вагоны, тем более, что кондукторский сбор шел на антирелигиозную пропаганду общества "Воинствующий безбожник", возглавляемое Е.Ярославским.

В детстве, как и многие дети, я очень любил цирк и бывал, обычно с папой, потому что мама цирк и эстраду не любила, в цирке на Цветном бульваре..

В цирке знаменитый Владимир Леонидович Дуров также показывал "антирелигиозный дивертисмент". Одетый в золотистую фелонь морж представлял протоиерея, на голове его красовалась камилавка, а грудь украшала епитрахиль. Сам В.Л.Дуров в стихаре изображал псаломщика, и служили они богохульный молебен. Было это на представлении в 1930 году. Надо признать, что подобные сцены не вызывали сочувствия даже у неверующих. Ну, дети... Кое-кто смеялся...

Помню вынос плащаницы в Великую пятницу в моей любимой церкви Успения Пресвятой Богородицы на Могильцах. Плащаницу обносили вокруг храма, шли по мостовой, так как у храма ограды не было. 1932 год — год закрытия храма (12 июля 1932 г.), "последняя Пасха"? Настоятель — очень почитаемый тогда в Москве протоиерей отец Георгий Николаевич Чиннов (1870—1935), внешностью похожий на философа Сократа и на Св. Николая, мужественно несет на своем челе плащаницу. Великолепный хор, созданный регентом Локтевым, поет "Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас!" Улюлюканьем, дикими криками школьники, которых привели сюда советские "педагоги" из близлежащих школ, встречают процессию. Школьники и "педагоги" бросают в крестный ход комки талого снега и грязи, выкрикивают богохульные слова. Остановить их нельзя: они олицетворяют "советскую власть", пролетариев, которые соединяются, и атеизм...

Это уж позже создадут Совет по делам религий, верующих будут охранять милиция и дружинники.

А пока еще у власти последыш Л.Д.Троцкого — Л.Б.Зиновьев, свирепствует в своем атеизме Н.И.Бухарин, квакает завзятая антирелигиозница "бабушка" Н.К.Крупская, вовсю действует Емельян Ярославский, готовит свой проект строительства школ на местах снесенных "очагов одурманивания детей" А.С.Бубнов.

Помню, как в 1930 году на нашем дворе десятилетний сын большевиков Спартак Сирота (отец еврей, мать эстонка) показывал ребятам небольшую иконку, говоря: "Смотрите, сейчас шпону на нее и мне ничего не будет... Значит, Бога нет!" И плевал. Спартак Сирота в 1941 году погиб на фронте, на второй день войны. Отец был репрессирован в 1938 году, мать дожила до "обожествляемого" людьми, подобными ей, XX съезда КПСС, муж ее был "чудотворцем" Никитой; посмертно реабилитирован, а она стала получать персональную пенсию как "старый большевик". Урна с её прахом стоит в колумбарии ...Новодевичьего кладбища: почетный член КПСС.

В раннем детстве еще в 1925-26 годах я несколько раз видел палача Петроградского Св. митрополита Вениамина и других казнённых новомученников — большевика Красикова, возглавлявшего обвинение в позорном ленинском процессе "сокрытия церковных ценностей", как официально называли этот "процесс произвола".

Красиков был еще дореволюционным знакомым близкой нашей семье семьи Кисляковых. Это была известная коммерсантская фамилия в Москве. Двух братьев-близнецов Павла Владимировича, врача-педиатра, все мое детство лечившего меня, и Николая Владимировича, бывшего работника суда, и его супругу Серафиму Петровну, известного педагога, я отлично знал. Они были близкими друзьями моих родителей. Умерли они — Серафима Петровна — в 1935, а Павел Владимирович — в 1938 году, а Николай Владимирович — в 1942 году. Люди они были интеллигентные, все трое глубоко верующие. Серафима Петровна, будучи завучем в школах № 23 и № 54 тогда Дзержинского района, в 1931-35 годах приезжала исповедываться и причащаться в наш район в церковь Св. Власия, потому что в те годы этот храм был мало посещаем. Разумеется, я уже в детстве знал, что подобные тайны не разглашают!

Конечно, видя Красикова в 4-5 лет, я не подозревал, что вижу перед собой человека, который в житиях святых новомучеников Православной Церкви будет фигурировать как мучитель-палач!

 
(продолжение в след. номере ТРМ № 10)