СТРОИМ РОССИЮ

                                                            Андрей Леонидович АНДРЕЕВ

МОЛОДЕЖЬ И КУЛЬТУРА*

Глубокие потрясения, через которые прошла Россия на рубеже XX и XXI столетий, так или иначе затронули все стороны национального бытия, и среди них едва ли не в наибольшей степени — его духовную составляющую. Уже не­посредственный опыт повседневной жизни убеждает нас в том, что транс­формация российского общества в ходе реформ создала какую-то новую культурно-историческую ситуацию, равно непохожую ни на ту, которая существо­вала до 1917г., ни на ту, к которой мы привыкли в последние десятилетия существования советского строя.

Решение исторического вопроса о том, останется ли Россия Россией и смо­жет ли она удержаться на той «планке достижений», до которой ей удалось подняться на протяжении трагическо­го и бурного XX в., находится в руках нового поколения россиян. Вот почему в лица «племени младого, незнакомо­го» так пристально, как, может быть, никогда раньше, вглядываются сегод­ня и ветераны Великой Отечественной, и сильно постаревшие, но сохранившие свой общественный темперамент «шес­тидесятники», и приближающееся сорокалетней отметке «поколение пере­стройки».

На что она способна, нынешняя мо­лодежь, насколько оснащенной вступа­ет она сегодня в жизнь? Особую про­гностическую ценность для ответа на этот вопрос имеет культур-диагности-ка наиболее образованной и «модерни­зированной» ее части, которая уже в ближайшей перспективе начнет выдви­гаться на ключевые позиции в различ­ных сферах жизни общества и в силу этого оказывать решающее влияние на будущий облик страны.

Одно из таких диагностических ис­следований проводилось с участием ав­тора данной статьи осенью 2002 г. Оно было посвящено изучению культурных ориентации и культурной практики сту­дентов Москвы и Московской области и включало в себя массовый опрос (1444 респондента из более чем десяти тех­нических, гуманитарных и творческих вузов столицы, в число которых входи­ли МГТУ, МАИ, МЭИ, Университет свя­зи и информатики, Университет леса, Юридическая академия, ряд факульте­тов МГУ и Государственного универси­тета гуманитарных наук, Российская академия живописи, ваяния и зодчества и др.), а также фокус-группы и глубин­ные интервью с экспертами, постоянно и непосредственно сталкивающимися с молодежью в повседневном общении и имеющими достаточно личных наблю­дений, чтобы судить о ее культурном уровне и интересах (в основном это учи­теля старших классов и преподаватели вузовских гуманитарных кафедр).

Хотя, как говорится, Москва — это еще не вся Россия, результаты данного исследования, на мой взгляд, говорят не просто о локальной ситуации в од­ном большом городе. Ведь мегаполис — это самая динамичная точка социаль­ного пространства. Именно здесь обыч­но в первую очередь укореняются «но­вые веяния» и вырабатываются социо­культурные модели, которые затем рас­пространяются на всю страну. Поэтому зафиксированные нами факты в каком-то смысле показательны и способны на­толкнуть на более широкие выводы, хотя, конечно, к любым экстраполяци-ям такого рода надо подходить очень осторожно. Во всяком случае, получен­ные нами данные можно воспринимать как информацию к размышлению.

Начнем с «дальнего» стратегическо­го ориентира — с характеристики того «плана всей жизни », который придает смысл всем направлениям деятельнос­ти только еще вступающего в жизнь молодого человека, оказывая тем самым «структурирующее» влияние и на его культурные интересы и потребности. Сегодня это в первую очередь его (или ее) представление о жизненном успехе.

В начале 90-х гг. главным критери­ем жизненного успеха для многих рос­сиян стало материальное благосостоя­ние, понимаемое как отсутствие огра­ничений на приобретение потребитель­ских благ: «Иду по улице и покупаю все, что мне хочется» (формулировка взята из глубинного интервью, прове­денного в ходе нашего исследования с одним московским студентом, обучаю­щимся по специальности «финансовый менеджмент»). Что касается конкрет­ных факторов и составляющих «успеш­ности», то их связывали в первую оче­редь с такими личными свойствами и способностями, как деловая хватка, особая энергетика действий (умение «крутиться»), раскованный стиль соци­ального поведения (включая освобож­дение от стесняющих рыночную свобо­ду «предрассудков»).

К середине десятилетия доминиру­ющая в массовом сознании модель ус­пеха заметно меняется. На первое мес­то выдвигаются такие «традицио­налистские ценности», как семья и «че­стно прожитая жизнь», а «интересная работа» оказывается значительно более привлекательным итогом жизненных усилий, чем богатство, власть и высо­кая должность. При этом возникший было разрыв между «современными» жизненными ориентациями, носителем которых выступала молодежь, и той практической философией, которой ру­ководствовались старшие поколения, существенно сгладился.

Создание хорошей семьи как крите­рий жизненного успеха для старших поколений и сегодня заметно весомее, чем для молодого. Но и для молодых это в конечном итоге все-таки цель № 1. Из числа охваченных проведенным нами исследованием московских студен­тов ее назвали в числе своих жизнен­ных приоритетов более половины. И для молодежи, и для россиян среднего и старшего возраста почти одинаково важ­ны интересная работа и наличие надеж­ных друзей. Эти ценности во всероссий­ских социологических опросах обычно занимают 2—4-ю ранговые позиции, и практически такой же результат мы по­лучили, выстраивая иерархию жизнен­ных ориентиров московских студентов.

У молодых наших сограждан в не­сколько большей степени, чем у стар­ших, выражено стремление к богатству. Однако и в том, и в другом случае этот мотив оказывается где-то в конце спис­ка. В возрастной группе до 30 лет бо­гатство называют в качестве одного из главных критериев успеха свыше 17% опрошенных, что на 5—6% выше, чем итоговое значение данного показателя по выборке, моделирующей пропорции возрастного состава населения в целом (данные Российского независимого ин­ститута социальных и национальных проблем, 2000 г.). А среди опрошенных в 2002 г. московских студентов богат­ство выделили в списке критериев жиз­ненного успеха чуть больше 18%.

Наблюдаемое с середины 90-х гг. пе­ремещение фокуса общественного созна­ния центра с материальных ценностей на духовные, о котором я уже имел слу­чай писать в «Трибуне русской мысли», в известной степени способствовало вос­становлению массового запроса на об­разование и культуру, который еще в недавнем прошлом был одной из самых характерных черт российского обще­ства. Этот процесс, несомненно, оказал существенное влияние на умонастрое­ния молодежи.

Скажем, продолжение образования после школы мыслится молодыми мос­квичами не только как приобретение утилитарно «полезных» знаний и на­выков, запас которых позволяет претен­довать на достаточно высокую зарпла­ту, но и как способ личностного само­развития. Не случайно подавляющее большинство московских студентов — почти 70% — поддержали ту точку зре­ния, что высшее образование должно давать не только чисто профессиональ­ную подготовку или так называемые современные знания (иностранный язык, компьютер, запас практических сведений в области экономики и т.п.), но и достаточно широкий кругозор, понимание того, что происходит в об­ществе. Правда, варьирование данной цифры по отдельным учебным заведе­ниям оказалось довольно значитель­ным. По вузам инженерно-техническо­го профиля, студенты которых участво­вали в нашем исследовании, она, в ча­стности, колеблется в интервале от 52% (Университет связи и информатики) до 76% (МАИ), что, по-видимому, отража­ет какие-то специфические тенденции в подборе студенческого контингента.

Мотивация данной точки зрения, изучавшаяся при помощи метода фокус-групп, разумеется, отличается и от памятной всем нам идеологии «гармони­чески развитой личности», и от роман­тического интеллектуализма 60-х гг. с их кажущимися теперь такими наивны­ми спорами между «физиками» и «ли­риками». Но она имеет весьма глубо­кие корни в культурно-исторической традиции, и прежде всего — в тех об­разах культуры, на которые ориенти­ровано российское общество и которые передаются через семейное воспитание.

Любопытно, что анализ корреляции между ответами на вопрос о том, на­сколько широко должен быть инфор­мирован (образован) современный чело­век, и материальным положением рес­пондентов дал характерное распределе­ние по типу обратной седловидности: наибольшую заинтересованность в мак­симальном объеме разнообразных зна­ний демонстрируют студенты среднего достатка, в то время как самые бедные и самые богатые чаще других выража­ют нежелание «грузить» себя «излиш­ними» знаниями.

Следует обратить внимание также и на тендерные аспекты рассматриваемой нами проблемы. Девушки в целом бо­лее склонны рассматривать образование как удовлетворение культурных потреб­ностей, а юноши — как формирование инструментария для решения профес­сиональных задач.

Кроме того, в массиве полученных нами данных просматриваются также вторичные тендерные различия — за­висимость установок на образование и культуру от рода занятий и уровня об­разования отца и матери. И хотя ука­занная зависимость носит не слишком сильно выраженный характер, напра­шивается вывод, что основным «храни­телем культуры» в переживающем пе­риод «ломки» российском обществе по­степенно становится женщина. Надо по­лагать, именно ее облагораживающее влияние предохраняет значительную часть мужского населения, по крайней мере в средних социальных стратах, от того, что можно было бы назвать «ры­ночным одичанием».

Вместе с тем нельзя не отметить, что эта феминизация культуры сопряжена у современной молодежи с весьма спе­цифической тенденцией к уходу после­дней из нормативно-публичной сферы в сферу приватного, а следовательно, менее обязывающего и одновременно — менее обязательного.

Как показало проведенное исследо­вание, культура и «культурность» в со­знании молодежи сегодня ассоциируют­ся прежде всего с особым стилем обще­ния. По сути дела, они понимаются в первую очередь как специфический спо­соб регулирования отношений между людьми и одновременно как качества, необходимые для такого регулирования: тактичность, вежливость, терпимость, способность понять другого и т.п. Все качества такого типа были названы сре­ди основных признаков культуры («культурности») более чем половиной участвовавших в нашем исследовании московских студентов. Вслед за этим (на уровне 30% и выше) опрошенные вы­делили связь между культурой и уров­нем интеллектуального развития, в том числе самостоятельным, критическим мышлением.

Интерпретация культуры в таком смысловом ключе сама по себе, конеч­но, не может быть поставлена в упрек нашим респондентам. В чем-то она даже очень привлекательна. Обескуражива­ет, однако, то, что лишь у сравнитель­но небольшой части нашей выборки по­нятие культуры вобрало в себя такие моменты, как творчество, широта кру­гозора и эрудиция, приобретение раз­ного рода знаний, причем не только про­фессиональных, но и касающихся дос­тижений... мировой культуры (после­днее показалось важным всего 12% оп­рошенных). Достаточно слабой оказа­лась и смысловая связь между культу­рой и саморазвитием, самообразовани­ем (ее зафиксировали менее 20% опро­шенных). Это означает, что культура в сознании учащейся молодежи в значи­тельной мере отделена от локомотивных факторов развития современного общества, в том числе и от «человеческой» составляющей такого развития. Соб­ственно «культура» как бы локализо­вана в «ближнем кругу» межличност­ного общения и почти не выходит отту­да в сферу общественно значимого.

Такая смысловая установка по суще­ству превращает культуру в «личное дело каждого», создавая разрывы («кливажи») в социальном опыте мо­лодого поколения и ослабляя мотива­цию к освоению гуманитарного знания. Вместе с этим ослабляются и факторы, способствующие формированию у моло­дых людей творческого воображения и способности органически переходить от одного типа деятельности к другому.

В более общем плане становится за­труднительным то подключение потен­циала культуры к естественным на­укам, инженерной деятельности, изоб­ретательству, которое было сильной сто­роной российской научно-технической элиты 50—70-х гг., когда она выдвину­ла из своей среды выдающуюся плеяду ученых и конструкторов мирового клас­са, достижения которой в то время изумляли весь мир. Тогда широчайшая эрудиция, тонкое понимание отече­ственной и мировой культуры, стрем­ление попробовать собственные силы в литературе и искусстве были « хорошим тоном» в среде естественно-научной и технической интеллигенции, придавая крупнейшим ее представителям поис­тине возрожденческий размах. Сегод­ня на смену им, вероятно, идут совсем иные социально-психологические типы, «верхнюю планку» которых еще пред­стоит спрогнозировать, построив по мере возможности стратегию компенси­рующего воздействия на их формиро­вание со стороны мыслящей части ин­теллигенции, ориентированной на вы­работку эффективной стратегии нацио­нального развития.

Что же и кто оказывает влияние на вкусы и интересы студенческой моло­дежи, на их культурные ориентации предпочтения?   (Табл.)

Судя по полученным в ходе исследования ответам, основным источником информации в данной сфе­ре являются средства массовой инфор­мации и книги (причем воздействие те­левидения оценивается как самое вы­сокое, за ним с 10%-м разрывом идут книги, и вслед за ними, с понижением еще на 12%, — периодическая печать). Учитывая ту роль, которую сыграло се­мейное влияние в восстановлении об­щей ориентации молодежи на культу­ру и образование в середине 90-х гг., удивляет сравнительно малое значение, которое наши респонденты придают мнению родителей в вопросах, связан­ных с художественными (а нередко и общекультурными) предпочтениями. Наиболее велико это влияние в состав­лении «читательского меню», но и здесь оно зафиксировано лишь в 3,2% отве­тов.

Представим себе теперь «статисти­чески усредненного» московского сту­дента в тот момент, когда он чувствует себя свободным от утомительных обя­зательных занятий или необходимости подрабатывать. К чему его влечет в эти сравнительно редкие минуты, чему он считает нужным (приятным, полезным и т.п.) их посвятить?

Оставим в стороне сугубо личное — общение с друзьями — и обратимся к остальным позициям приведенной таблицы, в которой представлены досуговые предпочтения московских студен­тов.

В принципе приведенные в этой таб­лице данные почти не нуждаются в ка­ких-то специальных комментариях. Выделим в них только некоторые за­служивающие особого внимания момен­ты, и прежде всего отчетливо выражен­ный информационно-познавательный характер досуговых ориентации. Соб­ственно развлечения у обучающихся в московских вузах молодых россиян ока­зались отнюдь не самым желанным за­нятием. Следует также особо обратить внимание на студентов, которые стре­мятся дополнить свое образование еще и самообразованием. Учитывая, что обучение в вузе само по себе удовлетво­ряет образовательные потребности и к тому же представляет собой достаточно ответственное и трудоемкое занятие, долю настроенных таким образом мо­лодых людей (приблизительно каждый пятый) следует признать довольно вы­сокой.

Как показывают приведенные дан­ные, несмотря на мощное воздействие «электронной революции», учащаяся молодежь в России сохраняет живой интерес к чтению, которое, если судить по частотному распределению ответов,

занимает в досуговых предпочтениях московских студентов наивысшую ран­говую позицию после общения с друзь­ями. До того индикатора популярнос­ти, которую имеет чтение (свыше поло­вины опрошенных), довольно много не­дотянул даже такой «современный» и «полезный» вид занятий, как общение с компьютером.

Понятно, впрочем, что эти данные имеют значение лишь в сопоставлении с характеристикой качества чтения. С точки зрения специфических задач об­разования, оно в целом представляется более или менее удовлетворительным, хотя, к сожалению, иные слова, чем «более или менее», и в самом деле най­ти довольно трудно.

Но все же полученные нами резуль­таты оказались более отрадными, чем то впечатление, которое складывается из наблюдений за читающей публикой в метро. Самыми предпочтительными для опрошенных нами студентов ока­зались научно-популярные издания (около 28% опрошенных), а также клас­сическая литература (чуть менее четвер­ти полученных нами ответов). Совре­менную художественную литературу выбирают для чтения около 15% сту­дентов — примерно столько же, сколь­ко ежедневные и еженедельные газеты. Приключения, детективы, фантастика, юмор пользуются спросом, но заметно отстают от научно-популярного жанра и классики. Таким образом, читательс­кие предпочтения студентов в целом могут быть охарактеризованы как раз­вивающие.

В этой связи, однако, необходимо сделать некоторые оговорки. В частно­сти, следует специально обратить вни­мание по крайней мере на два важных момента.

Первый из них состоит в том, что студенты сегодня практически не чи­тают общественно-политическую лите­ратуру. Стало быть, понимание обще­ственных проблем приходит к ним в ос­новном в «облегченном» виде — с эк­ранов телевидения и из газет.

Второе же — это то, что молодежь, судя по всему, утрачивает вкус к «мед­ленному» чтению и способность прони­кать в ту «диалектику души», которая была отличительной чертой классичес­кой литературы. Очень показательно, что ведущий жанр классической лите­ратуры — психологический роман — выбирают себе для чтения только 2— 3% московских студентов. Поэтому, хотя классика и сегодня остается чита­емой и духовно авторитетной, ее пози­ции в последнее время ослабевают. По­следствия этой тенденции для гумани­тарного образования очень важны и, по-видимому, должны стать предметом специального анализа.

Как выяснилось в результате прове­денного исследования, реальная куль­турная практика студентов далеко не полностью совпадает с культурными предпочтениями и интересами как та­ковыми.

Например, музыка, в особенности современная, по заявлениям опрошен­ных нами студентов, импонирует им гораздо сильнее, чем изобразительное искусство, но посещаемость художе­ственных выставок реально оказалась почти такой же, что и посещаемость концертов рок- и поп-музыкантов. Зато от выставочных залов и галерей суще­ственно (и совершенно неожиданно) от­стал театр. В целом же уровень вклю­ченности учащейся молодежи в худо­жественную жизнь оказался достаточ­но низким — если, разумеется, не счи­тать кино и чтения художественной ли­тературы. Доля активно посещающих различные художественные мероприя­тия по всем остальным видам искусст­ва не превышает нескольких процен­тов, а количество не посетивших за три месяца ни одной выставки, спектакля или концерта составляет абсолютное большинство опрошенных — от 60 до 85% и даже выше.

Еще раз остановимся в этой связи на том месте, которое в культурной практике учащейся молодежи занима­ет чтение. Почти четверть опрошенных ответили, что практически каждый день им удается почитать что-то поми­мо учебников и специальной литерату­ры, 34,5% находят для этого время 3— 4 раза в неделю, и почти столько же (32,1%) делают это преимущественно в метро. Таким образом, от 50 до 60% московских студентов читают постоян­но и регулярно, до трети читают в ос­новном урывками.

Менее отрадной оказывается карти­на, если оценивать ее по интенсивнос­ти чтения, например по количеству книг, прочитанных за последние три ме­сяца. Почти четверть опрошенных за это время вообще ничего не прочли, примерно столько же читали очень мало (в среднем одна книга в месяц и ме­нее), читающих же по-настоящему (много более двух-трех книг в месяц и более) оказалось примерно 17%.

Самым известным и широко читае­мым в студенческой среде писателем является М.А. Булгаков.

Анализ читательских мотиваций по­казывает, что в основном они связаны со стремлением узнать что-то новое о человеческих отношениях и сопряжен­ным с соответствующим феномену со­переживания глубоким эмоциональным откликом. Многих волнует сама тема произведения, поставленные в нем нрав­ственные проблемы. Приблизительно 15—16% отмечали, что им нравятся ге­рои произведения или что они обрати­лись к нему для повышения своего об­разовательного и культурного уровня.

Вместе с тем обращает на себя вни­мание то, что сама по себе художествен­ная ценность литературного произведе­ния привлекает не так уж многих (ме­нее чем каждого десятого опрошенно­го). Чуть больше отметили среди моти­вов своего интереса литературный стиль и композицию. Все это в принципе со­ответствует довольно глубоко укоренен­ной в российской просветительски-де­мократической традиции концепции литературы как «учебника жизни». Известно, что чрезмерный рационализм данного подхода оспаривался и раньше. Однако ныне в сочетании с ломаю­щим «медленное» эмпатическое воспри­ятие небывалым ускорением жизнен­ных ритмов, общей прагматизацией сознания и методологической универ­сализацией чисто технического понима­ния информации данный подход стал порождать такие культурно-психологи­ческие эффекты, которые вряд ли снис­кали бы одобрение даже у Варфоломея Зайцева или у идейных основополож­ников социалистического реализма.

Речь идет о нарастающей весьма негативной тенденции воспринимать литературное произведение как «ин­формацию». То, что не укладывается в простую сетку двузначных оппозиций и не раскладывается на простые элемен­ты и взаимодействия, как бы не суще­ствует; все, что не квалифицируется как «информация», отбрасывается или иг­норируется.

О разрушительном воздействии дан­ной тенденции на весь процесс изуче­ния словесности нам неоднократно го­ворили в ходе интервьюирования прак­тически все учителя литературы. При этом отмечалось и то, что так называе­мый технический ум в соответствии с логикой решаемых им профессиональ­ных задач особенно предрасположен к различным «иллюзиям перекодиров­ки»: если, скажем, в компьютерной практике текст может переформатиро­ваться без потери информации, то воп­рос о том, как он изложен, становится совершенно неважным. Такая опера­ция, естественно, уничтожает очень важную часть художественного содер­жания, связанную с «нюансировкой» человеческих переживаний, с «полуто­нами», неоднозначностью мотивов раз­личных поступков и их последствий. В конце концов, под влиянием таких форм восприятия литературного мате­риала в массовом порядке снижается весь уровень духовной организации вхо­дящего сегодня в жизнь молодого по­коления.

Сегодня «познакомиться с произве­дением» для молодого человека все чаще и чаще означает просто узнать, «о чем там говорится ». Как именно го­ворится— уже не важно. Если так, то произведение как таковое даже не нуж­но читать: получило достаточно широ­кое распространение такое небывалое и невозможное еще два-три десятилетия назад явление, как создание своего рода литературных дайджестов, в которых можно найти сокращенное изложение каких угодно литературных шедевров, вплоть до «Войны и мира» и «Братьев Карамазовых ».

Сложившаяся в российской системе образования традиция практически пол­ностью относит изучение литературы к уровню среднего образования — если, разумеется, речь не идет о будущих спе­циалистах-литературоведах (в отличие от этого, скажем, в США литература занимает очень большое место и в ву­зовской гуманитарной подготовке). Сту­дент, читательские интересы которого мы изучали в рамках проведенного ис­следования, формируется как читатель еще в школе. Здесь же на уроках сло­весности его учат пользоваться родным языком как средством самовыражения. Вуз принимает его как своего рода «го­товый продукт» и практически не име­ет возможностей что-либо здесь скор­ректировать. Но особенности препода­вания и изучения литературы и русско­го языка (а также родных языков уча­щихся вообще) очень существенно ска­зываются на ряде важных для получе­ния качественного высшего образования ключевых компетенций.

В первую очередь это, разумеется, языковая компетенция. Как выясни­лось в ходе проведенного исследования, в последние два-три года преподавате­ли гуманитарных дисциплин техничес­ких вузов стали сталкиваться с новой, совершенно неожиданной трудностью — неспособностью многих студентов конспектировать лекции. Фактически студенты оказываются не в состоянии самостоятельно осуществить смысловое структурирование более или менее сложного текста с большим количеством абстрактных понятий. Более того, как оказалось, они не знают и широко употребляемых общенаучных терминов, таких как «эволюция», «детерминиро­ванный», «эмпирический» и т.п. В этих условиях лекция вырождается в своего рода диктант, сопровождаемый разъяс­нением элементарных понятий.

По наблюдениям преподавателей, из речи студенческой молодежи выпадают целые семантические пласты, связан­ные с вероятностным мышлением и формулировкой прогнозов, стиль ком­муникации становится однообразным, оценки— «черно-белыми», описание че­ловеческих мотивов и действий сводит­ся к простейшим глагольным конструк­циям, при помощи которых могут быть зафиксированы лишь отдельные дей­ствия, но не стратегии поведения. Очень сильно стала проявляться тенденция сведения Большой Истории и Большой Политики к чисто бытовым мотивам.

Совершенно ясно, что, по большому счету, к полноценному обсуждению фи­лософских проблем, исторических за­кономерностей или современных поли­тических процессов такая аудитория все чаще и чаще оказывается неспособной. В итоге происходит вынужденная при­митивизация учебного материала, ос­тавляющая чувство глубокой неудовлет­воренности: преподавателя мучит созна­ние совершаемой им профанации, у сту­дентов же возникает совершенно иска­женное представление о гуманитарном знании как о наборе простеньких рас­хожих сентенций, что вряд ли способ­ствует развитию гуманитарных интере­сов и вообще желанию идти «дальше и вглубь».

О сбоях в механизме воспроизводства культуры и серьезных проблемах пре­подавания и изучения словесности в школе говорит сегодняшний уровень грамотности: редко какой студент се­годня пишет без ошибок, причем по­рой достаточно грубых. Еще 15—20 лет назад абитуриенты с таким знанием рус­ского языка вряд ли вообще могли по­ступить в вуз. Это, кстати говоря, сознают и сами студенты. Обсуждая с ними на фокус-группах вопросы гума­нитарного образования, мы не раз слы­шали от них предложение ввести в ву­зовские программы дополнительный курс русского языка.

Все эти симптомы снижения каче­ства языка и мышления, безусловно, го­ворят о необходимости серьезной кор­рекции школьного курса словесности (литература плюс русский язык) в их взаимной связи и обусловленности. По сути дела, литературе как предмету пре­подавания надо заново определять свое место в современном «информацион­ном» мире с таким расчетом, чтобы погасить наметившиеся тенденции к ни­велировке ее специфики и добиться вос­становления своего общекультурного значения. Первоочередной представля­ется необходимость возрождения инте­реса к анализу собственно художествен­ной ткани литературного произведения.

Подавляющее большинство опро­шенных нами студентов достаточно высоко оценивают свой культурный уровень и не испытывают по указанно­му поводу особых сомнений. На вопрос «Считаете ли Вы себя культурным че­ловеком?» примерно четверть опрошен­ных отвечало твердым «да» и еще по­ловина — «скорее да, чем нет». «Нет» и «скорее нет, чем да» проставили себе в совокупности не более 7,5%, и при­близительно 15—16% не смогли сказать ничего определенного.

Но соответствует эта положительная самооценка действительности? Не будем касаться тонкостей и требовать от мо­лодых людей, которые еще только учат­ся, каких-то исключительных познаний и проникновения в тонкости, доступ­ные только действительным знатокам и эрудитам. Попробуем протестировать их культурную компетентность хотя бы на самом простом уровне, допускающем достаточно очевидные количественные оценки и сопоставления.

С этой целью нашим респондентам предъявлялся список, в который вош­ло свыше тридцати имен, принадлежащих русским и зарубежным ученым, писателям, художникам, режиссерам и актерам, музыкантам, государственным деятелям. Все они — бесспорные зна­менитости, в большинстве своем — ми­рового уровня, однако принцип отбора состоял в том, чтобы вошедшие в спи­сок имена не относились к числу ин­тенсивно заучиваемых в школе и, кро­ме того, были, как говорится, не на слуху, не повторялись ежеминутно в средствах массовой информации. Таким образом, как мы полагали, можно дос­таточно точно отделить то, что можно назвать «схваченным» в потоке инфор­мации, от устойчивого, «собственного» знания респондентов.

Респондентам предлагалось ответить на вопрос «Кем были эти люди?», выб­рав подходящий вариант из десяти воз­можных (по некоторым позициям до­пускалось два варианта ответов; напри­мер: «СП. Королев: конструктор или ученый»).

Сводные результаты теста на «зна­ние имен» по группе инженерно-техни­ческих вузов приводятся ниже таблице. 

Анализ полученных данных позво­ляет утверждать, что общекультурная информированность молодежи за пре­делами хрестоматийного школьного знания в значительной мере хаотична. В ней можно выделить специфические области стихийного «сгущения» инте­ресов и их «разреживания» (в основ­ном под влиянием колебаний моды). В первых из них уровень информирован­ности повышается, во вторых падает, причем часто до уровня, который с точ­ки зрения еще недавно существовавших представлений о том, что должен знать «каждый культурный человек», вряд ли может считаться приемлемым.

Так, нетрудно заметить, что молоде­жи нравится творчество импрессионис­тов, и имена принадлежащих к данно­му кругу художников в ряде случаев довольно хорошо известны (например, в нашем случае К.Моне правильно идентифицировали свыше половины опро­шенных). Почти столько же правильных ответов «набрали» известный не только тонким эстетизмом, но и скандальными подробностями биографии писатель О.Уайльд, психолог К.Юнг (фрейдизм и неофрейдизм входят в круг активного интереса молодежи), совсем еще недав­но ушедший от нас мэтр мирового кино Ф.Феллини и ряд других (хотя 10—15 лет назад эти цифры, вероятно, были бы процентов на двадцать, а то и тридцать выше). В то же время только около 16% (!) представляют себе, кем был классик французской и мировой литературы Г.Флобер, чуть больше — знают вели­кого Ф.Рабле, только 14% имеют поня­тие о корифее русской сцены М.С. Щеп­кине и 20% — о феноменальном русском шахматисте А.Алехине.

Особенно же поражает слабая инфор­мированность будущих инженеров в об­ласти истории естествознания и техни­ки. Крупнейшего нашего математика А.Н. Колмогорова правильно назвали менее 30% опрошенных, и менее чет­верти имеют представление о создателе кибернетики Н.Винере. Да и для Н.Ло­бачевского 63% -я идентификация — это, пожалуй, все-таки маловато. На­конец, совсем недавний факт присуж­дения Нобелевской премии Ж.Алферо­ву (российских ученых, как известно, этим не балуют, и событие это имело большой общественный резонанс) ос­тался незамеченным для более чем 70% студентов технических вузов.

Представляется уместным привести в этой связи некоторые дополнительные данные. В 1999 г. при помощи подоб­ного (но несколько иначе сконструиро­ванного вопроса) мы замеряли показа­тели, характеризующие уровень общей эрудиции и культурной компетентнос­ти студентов МЭИ. Результаты этого более раннего исследования не вполне сопоставимы с полученными ныне, по­скольку оно проводилось на значитель­но меньшей выборке (N=380), в кото­рую вошли студенты только одного тех­нического вуза. Список персоналий для рассматриваемого нами теста с тех пор также менялся. Однако шесть имен в нем остались прежними, и по этим по­зициям можно провести определенное сопоставление.

Бесспорно, оно очень грубое, но тем не менее эвристически полезное для оценки складывающихся тенденций хотя бы на уровне «прикидки». Фак­тически же разрыв в показателях меж­ду 1999 и 2002 гг. оказался столь рази­тельным, что никак не может быть от­несен на счет статистической погреш­ности и недостаточной методической чистоты сравнения.

Тогда, три года назад полученные цифры, как нам казалось, давали из­рядный повод для оптимизма: несмот­ря на падение престижа культуры, на­уки, образования и интеллектуального

труда, культурная компетентность мо­лодежи поддерживалась на достаточно сносном уровне. Теперь же мы вынуж­дены констатировать, что все поддаю­щиеся сопоставлению «именные» инди­каторы за этот период времени резко упали. Так, великого русского ученого В.И. Вернадского в 1999 г. правильно идентифицировали почти 82% студен­тов МЭИ, а в 2002 г. соответствующая сводная цифра по группе вузов, студен­ты которых представлены в нашей вы­борке, составила лишь чуть больше 48%. Упоминавшийся уже Флобер три года назад был известен более чем 54% опрошенных (падение в 3,5 раза), ху­дожник Б.Кустодиев — примерно стольким же (ныне— в три раза мень­ше). Даже по СП. Королеву мы полу­чили примерно 17% -е снижение обще­го числа правильных ответов.

Разумеется, учитывая достаточно грубый характер сравнения, мы не мо­жем быть категоричными. И все же на­прашивается вывод, что между 1999 и 2002гг. в уровне культурной компетен­тности студентов технических вузов произошел резкий негативный перелом, а может быть, и своего рода гуманитар­ная катастрофа. Причины ее, безуслов­но, нуждаются в более глубоком ана­лизе. Можно лишь высказать по этому поводу сугубо предварительное предпо­ложение: такого рода динамика отра­жает определенный рубеж в социокуль­турной истории страны и связанное с переходом этого рубежа резкое измене­ние условий социализации молодого по­коления. По всей вероятности, одна из причин состоит в том, что студенты 1999 г. были старшеклассниками еще в «старой» школе, затронутой духовным подъемом «перестройки», студенты же 2002 г. перешли в старшие классы и приступили к серьезному изучению ис­тории, литературы, обществознания уже в период « реформ », когда условия существования и развития российской системы образования резко ухудшились.

* Статья подготовлена при поддержке Рос­сийского гуманитарного научного фон­да. Грант № 02-03-1804.

В оглавление ТРМ №4/2002