ТРИБУНА РУССКОЙ МЫСЛИ №18 ("Уроки Гражданской войны")

Даты

20 апреля 2019 г. скончался Владимир Степанович Русак

православный мыслитель, кандидат богословия,
выдающийся историк Русской Православной церкви

 

ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ: О ЦЕРКВИ И ЕЁ ИСТОРИКЕ[1] 

В Америку кандидат богословия, диакон Владимир Русак попал прямиком из заключения. В тюрьму кандидат богословия, отец Владимир попал из лона православной Церкви. В лоно православной Церкви отрок Владимир попал по Божьему промыслу, который был ниспослан ему в раннем детстве. 

 

Мальчишки играют в войну, мечтают быть моряками, или летчиками, или космонавтами. Чаще всего, не становятся ни первыми, ни вторыми, ни третьими. Отрок Владимир в войну не играл. Не собирался становиться ни моряком, ни летчиком. А вот о Космосе грезил. О том – Вечном, Божественном. И с самого раннего детства знал, что посвятит себя служению Богу. Потому-то и не вписывался отрок в окружающую его действительность. 

Он рос, совершенно не понимая мирскую жизнь. Таким и вырос абсолютно к мирской жизни не приспособленным, не понимающем её и не принимающем. Он напрочь теряется на улицах. Бесконечно долго мнется в метро перед турникетом, не зная, как через него пройти. Ему неизвестен номер собственного мобильного телефона. А ходить в магазины за продуктами для него сущая пытка. Уверен, он весьма смутно представляет, что такое деньги. Едва они у него появляются, он тут же стремится от них избавиться, брезгливо вытирая после этого руки большущим носовым платком. 

Как он выжил в миру – загадка. Как он выжил в тюрьмах, на этапах, в лагере вообще невозможно понять. Впрочем, есть одно объяснение: на все воля Божья. 

Владимир Русак не способен был вписаться в мирскую жизнь. Но не вписался он и в жизнь церковную. Окончил духовную академию. Стал кандидатом богословия. И с головой погрузился в архивные материалы. Писал книгу по истории русской православной церкви. Чего сама церковь от него и не требовала. И даже не то, чтобы не требовала, а препятствовала ему в этой истории копаться. Потому что в ней можно обнаружить (и Русак обнаруживал) такое, чего – по мнению отцов церкви не следует знать никому.

А он, наивный, святая простота, удивлялся: как же так?! Такие материалы всплывают! Да это же ценнее всякого клада!.. 

Надо увидеть аскетическое лицо Русака, хотя бы однажды – и сразу станет ясно, что в настоящих кладах он ничегошеньки не смыслит. Иначе бы понимал, почему эти самые клады держат под спудом, за семью замками и охраняют денно и нощно с собаками. Лицо и глаза. А глаза у Русака какие-то нездешние, куда-то в горние выси они обращены. 

Мирское он не принимал, а церковные чиновники сами его отторгли. Свой же настоятель и стукнул в КГБ. По указке свыше. А это чтобы не повадно было заниматься той историей, которой заниматься не положено. Ну, и получилось совершенно как у Булгакова в Мастере и Маргарите: совсем другая вышла история. Пошло, поехало – слежка, обыски, вызовы, допросы.

А Русак все недоумевает. Почему? Что за глупость? Он же историей православной церкви занимается. Власть не призывает свергать. Никого и ни против кого не агитирует. Ну, составил списки расстрелянных и посаженных советской властью священнослужителей. Ну, сдул архивную пыль с документов, которые свидетельствуют, что было время, когда епископов назначали в епархии по указанию органов госбезопасности. Так ведь слова из строки не выбросишь, а уж исторические факты тем более. Что же это за дурь такая творится?

Ах, дурь?! Ах, история?! Ах, инакомыслие?! Ну, так получите отец Владимир Русак статью. Двенадцать лет это за вашу любовь к истории и верность Слову Божьему. А за дурь отдельно, пожалуйста: на этап в наручниках, как особо опасный преступник. Еще скажите спасибо, что не расстреляли. При Сталине точно хлопнули бы. За милую душу. При Ленине – тем более. 
А в бесноватые средние века таких на кострах сжигали. И они горели в огне, до последнего вздоха не переставая удивляться человеческому скудоумию.

Русака так и везли в столыпинском вагоне в наручниках, одного в камере. Зато в соседних камерах зэков было напихано, как сельдей в бочке. Зэки задыхались в тесноте и смраде, и терзались догадками, что за злодея прячут там, за перегородкой. Впрочем, не понимали вертухаи, что по скудоумию своему даже в некотором роде определенный комфорт предоставили тому, кого хотели с особой изощренностью помучить. Одному-то ехать в камере в переполненном зэками вагоне да это же, как дорогой подарок. 

Владимир Русак отсидел половину срока. Началась перестройка. И его выпустили. Но с условием, что он должен покинуть страну.

Опального кандидата богословия приютила Америка. Русак поселился в Джорданвилле, преподавал несколько лет в православном монастыре. При финансовой поддержке Александра Исаевича Солженицына издал трехтомник по истории русской православной церкви[2].

В Джорданвиле у него родился сын.

Когда рухнула преследовавшая Русака власть, он, сломя голову, ринулся в обновленную Россию, в Москву. Истомился вдали от Родины.

Помню, как увидел его после долгих лет разлуки. Помню, как вдохновенно пылал его взгляд, но глаза оставались нездешними, не понимающими реальной обстановки. И по-прежнему, он не умел с первого раза проходить через турникет в метро, по-прежнему, брезгливо относился к деньгам, избавлялся от них еще быстрее, чем раньше. По-прежнему был наивен, полагая, что уж теперь-то сможет заниматься тем, чем он только и умеет заниматься: историей православной церкви. Уж теперь-то. Э-эх!

Размечтался!.. Благими намерениями дорога в ад вымощена. Россия вроде бы и подновилась. С фасада. Да люди в ней заправляют такие, с замашками похлеще, пожалуй, чем они были у прежних. 

Два раза удостоился Русак аудиенции у Патриарха. Ничего из этого не вышло. Ничего не предложил Святейший. Ничего не пообещал. Все вокруг да около. Дескать, как-нибудь, когда-нибудь. Все да и образуется, как бы само по себе.

К Русаку липли представители каких-то сект, каких-то новых самозванных церквей их просто пруд пруди наплодилось в ту смутную пору. Имя его и авторитет многие чиновники в рясах были не прочь использовать в своих интересах. Он дистанцировался от всей этой бесовщины. И мрачнел. Не мог работать. Денег не было, чтобы содержать семью. Концы с концами не сводил, благо приятель священник пристроил петь в церковным хоре – не дал загнуться с голоду.

И как-то незаметно-незаметно снова против него ополчились. Но теперь уже не власти, теперь, можно сказать, свои, отцы бесчисленных церквей, русской православной, русской православно, примкнувшей к зарубежной, катакомбной и проч., и проч., и проч.

Хорошо помню в моем присутствии произошел этот гнусный случай. В роскошных апартаментах суздальского епископа, примкнувшего в тот момент, к Русской зарубежной церкви. Русак явно чувствовал себя не в своей тарелке в этой окружающей его барской роскоши. В стоптанных башмаках, потертых джинсиках, задрипаном свитерочке с обрямканными рукавами он не вписывался в эту помпезную обстановку. Он говорил епископу об объединении церквей московского патриархата и зарубежной – а у владыки было скучающее лицо. В конце беседы сановный иерарх вдруг почему-то обозлился и сказал Русаку: «Ты, Володька, хоть и умный, но никому ты не нужен со своим умом. И вообще Ты ведь нищий»...

Русак так опешил, что не нашелся, как ответить епископу. Богатому, я не сомневаюсь. А почему озлился вальяжный владыка? Не понимаю. Может, это он сам на себя рассердился, Господи, прости его грешного.

Надежды работать на родине рухнули. Взгляд у Русака потускнел, глаза не хотели видеть всего происходящего, глядели куда-то совсем уж далеко-далеко.

Оставалось одно, чтобы заниматься историей русской церкви, нужно было из России уехать. Русак, находясь у пропасти отчаянья, так и поступил. Уехал. Снова в Америку. Забрав с собой сына. А жена не пожелала ехать с неудачником. Семья распалась.

Русак живет теперь в маленьком тихом городке в Калифорнии. Работает. Его статьи публикуют во многих изданиях. Он считается заграницей одним из самых авторитетных историков русского православия. 

Мы редко встречаемся. Раз в три-четыре года. Встреча бывает радостной, расставание –  грустным. И всегда, прощаясь, он задает один и тот же вопрос: почему так получилось? Почему ему выпало жить там, в Америке, а не здесь, на родине? Я не знаю, что ответить. И он не находит ответа. 

Недавно у него трагически погиб сын. Петр - так звали мальчика, который, как и отец, мечтал жить в России.

В оглавление ТРМ №18