ТРИБУНА РУССКОЙ МЫСЛИ №17 ("Аристокртизм и государственность")

Социально-психологический  ракурс темы

Каков собирательный образ современного россиянина?

Чего ждут граждане России от руководства страны?

(ответы на вопросы журналистов)*

 

Лев Дмитриевич Гудков

доктор философских наук
директор «Левада-центра»

 

Образ овременного россиянина

– Кто такой советский человек?

– Это базовый тип современного человека нашего общества – тот тип человека, который был сформирован 20-х годах, когда были созданы институты Советской власти. Надо отметить, что каждый тоталитарный режим создает свой проект человека, но не всегда проект соответствует действительности. В данном случае, получился человек, приспособившийся к репрессивному государству – научившийся с ним жить, частично обманывая, частично подчиняясь. Это человек лукавый, двоедушный, двусмысленный, боящийся нового, не доверяющий большинству, а только ближайшему окружению, семье, родственникам, частично коллегам, соседям и т.п. Это человек, безусловно, коррумпированный, так как коррумпирована не только власть, но и низы. Это человек иерархический, ориентирующийся на власть, для которого очень важна идея великой державы. Но в тоже время это человек опустошенный, внутренне усталый от насилий и репрессий. Это человек, старающийся выжить любым образом и приспособиться к этой ситуации, не верящий в будущее и живущий тем, что у него есть.

– Вы сказали, что «советский человек» это продукт определенного общества-государства. Но когда происходит колоссальный слом, и исчезает старое государство – старая политическая система, как реагирует на это тот самый «советский человек», который все еще остается продуктом старого общества?

– Как показали наши замеры, в начале, это было очень чёрное сознание – ощущение тупика, краха: мы хуже всех, мы нация рабов, мы Верхняя Вольта с ракетами, мы отрицательный пример того, как не надо жить – это исторический тупик. Такой тип сознания господствовал с 1989 до 1993 года. Это чёрное мозахистское переживание краха всей системы, дизорентированности усиливалось кризисом, связанным с трансформацией всех институтов и глубоким падением жизненного уровня (больше, чем на половину к середине 90-х годов). Выходом из этого казался отказ от советской идеологии от коммунизма и быстрая переориентация на Запад. В результате, мы получили русский национализм с ксенофобией, тёмный и очень мутный. Все это было реакцией на резкие изменения в обществе и сопровождалось недоверием к власти – прежде всего к демократам (демократы стали ругательным словом), а также утратой всякого представления о том, куда идет страна. Тогда же резко усилились консервативные, традиционалистские ожидания. А дальше мы получили то, что мы имеем.

Демократия

– В одном из своих интервью Вы сказали: «В 90-е годы какие-то призраки демократии ещё гуляли по стране». Какие призраки демократии Вы имели в виду?

– В начале 90-х годов, когда резко ослабла централизованная система управления страной,  возникла масса сильных региональных лидеров (так называемых региональных баронов) и очень слабого центра. В этой ситуации появилась необходимость согласовывать интересы центров, а это и есть момент начала демократических процедур: соглашения; попытка выработать правовые отношения; не силой решать те или иные конфликты, а договариваться и т.п. Для этого были созданы новые институты – во-первых, свободная пресса, являющая очень важным звеном демократии. Во-вторых – относительно независимый суд. Пошла реформа судебной системы. Потом она, конечно, развернулась в другую сторону, но на какой-то миг появился проект новой судебной системы. И, наконец, – политическая конкуренция, когда речь не шла об управляемой демократии, суверенной демократии, об использовании административного ресурса – выборы были непредсказуемые и сравнительно честными.  Но в конце 90-х зачатки этой демократии начали исчезать.

– Возвращаясь к «советскому человеку – продукту определенного государства, определённой общественно-политической системы, оказавшемуся в новых условиях. В этих условиях, он должен был принимать решения. Но он же обладал старым менталитетом. Нет ли здесь глубокого противоречия?

– Есть, конечно. Массовое сознание сплошь состоит из противоречий. Что происходило с массовым сознанием в конце 90-х годов? Разочарованный, дезориентированный, очень сильно пострадавший от падения жизненного уровня человек, начал оглядываться назад и там искать модели. Выбор был вполне понятный: это государственный патернализм, это реставрация попечительского покровительственного государства и национализм. И еще до установления нового политического порядка, мы зафиксировали ожидание-запрос на приход авторитарного лидера.

– В 90-х только 2% российских семей имели автомобиль, сегодня – 35%. В 90-х за границу туристами выезжало очень мало людей, в прошлом году «шенгенские» визы получили 5.8 млн. человек. С учетом того, что это не маленькие дети и не старики, это означает, что люди получили возможность контактировать с людьми в других странах. Интернет… Ещее в 2007 году только 21% тех, кому было 16 или старше, пользовались Интернетом. В прошлом году эта цифра достигла 67.5% -  колоссальный скачок. А среди тех, кому от 16 до 29 лет – 96%. Разве это не способствует развитию демократии?

– Нет. Потому что человек преимущественно остается таким же. Наличия технических средств получения информации – недостаточно. Можно подвести лошадь к водопою, но заставить её пить невозможно, если она не хочет. Если отсутствует интерес к получению информации, то люди остаются довольно равнодушными к ней. Действительно, Интернет довольно быстро развивается. Однако среди пользователей Интернета общественно или политически ангажированная часть составляет от 8 до 12%. А в основном Интернет это – общение, это сети, это развлечение, это запрос на справочную информацию, покупки и пр.

– Эти 8-12% люди молодые?

– Не совсем молодые – это люди, которым 25-40 лет.

– Люди, которым 25 и меньше - вот эти 96%, которые пользуются Интренетом. Можно ли про них сказать, что это уже не совсем «советский» человек?

– Нет нельзя. Они скорее даже более «советские» люди, чем люди 45-50 лет. Они являются продуктом современного потребительского общества, которое пришло на смену обществу дефицитарному, а поэтому у молодых нет запроса на принципиальные вещи. У людей старшего возраста, которые помнят, что такое советская жизнь, есть опыт сопротивления властям, административному произволу. А молодежь – более цинична, более ориентирована на деньги, на потребление, с чрезвычайно ограниченным кругозором. Произошла своего рода катастрофа – эти люди не знают прошлого и не интересуются им. Для них нынешняя ситуация – «это всегда так было». И единственно, что их интересует в своей массе (естественно, можно найти и другие примеры) – это добиться определенного уровня жизни – потребления, прежде всего, а для чуть продвинутой молодежи – это сделать карьеру (в основном, для городских жителей). И образы, которые им здесь предъявлены – чиновник, либо бизнесмен, опять же связанный с властью.

– По Вашим данным реальные доходы населения к 2013 году увеличились по сравнению с 2000 годом почти в 4 раза. Вместе с тем разрыв, между 10% наиболее богатых и 10% наиболее бедных по официальным данным составляет 16 раз, а по неофициальным данным – 27. В развитых странах Европы это соотношение – 6-7. С Вашей точки зрения, что больше влияет на настроение – явный рост реальных доходов или не менее явный рост разрыва между самыми богатыми и самыми бедными?

– Прежде всего, это конечно, разрыв и ощущение несправедливости, порождающее социальную зависть. На днях мне попалась статья академика Аганбегяна, где он приводит такие цифры: одному проценту населения принадлежит 76% всех финансовых активов. То есть, по социальному неравенству Россия вышла на первое место в мире. А когда модели поведения очень узкого слоя населения тиражируются по ТВ, Вы можете себе представить, как они воспринимаются в среде бедного депрессивного населения.

– Но не будем забывать, что это население живет в четыре раза лучше, чем было.

– Это не совсем так. Мы говорим – в среднем. Прирост этих доходов шел чрезвычайно неравномерно. На долю 15-20% приходилось почти половина всего прироста. Но и самые бедные немного улучшили свое положение. К 2012 году число остронуждающихся (тем, которым не хватало денег даже на еду) сократилось с 39% в 1999 году до 9-12%.

– 85% россиян говорят, что они не в состоянии повлиять на принимаемые властями решения, но на вопрос, а «если бы у вас такие возможности были, то стали бы вы участвовать в общественной или политической деятельности, 80% решительно говорят «нет». Как это можно понимать?

– Это и есть характерная для этого типа человека раздвоенность сознания. Не участие, не готовность что-то делать и отвечать за положение дел в стране. Я могу отвечать только за положение дел в семье.

– Вы утверждаете, на основе собранных Вами данных, что в конце 90-х от будущего Президента (когда еще не было известно, кто им будет) ждали трёх вещей: выхода из экономического кризиса, решения чеченской проблемы (тогда была война) и возвращения статуса великой державы. А чего ждут сейчас?

– Прежде всего, люди надеются, что тот курс, который проводил В.Путин все эти годы, обеспечит не просто возвращение прежнего благосостояния, которое было, но и продолжение непрерывного роста. Второе это законность – равенство всех перед законом. И третье – это борьба с коррупцией. Острота последней проблемы в последние годы выходит на первый план. Ощущение пронизанности всего государственного аппарата коррупцией чрезвычайно беспокоит людей.

– Вопрос немного в сторону. Вот этот «герой нашего времени» он чувствует себя европейцем?

– Нет. Определённо. Как я уже говорил, в начале 90-х годов, когда массовое сознание искало выход из тупика, тогда действительно была совершенно определенная ориентация на европейскую модель. Сегодня – нет. С критикой Запада, с ростом антизападных настроений, с очень мощной антиамериканской пропагандой, резко уменьшилось число людей, которые считаю себя европейцами.

– А кем они тогда себя считают?

– Русскими, православными и жителями огромной страны. И лишь небольшая часть людей – около 15%, для которых европейские ценности значимы.

Идеалы руководства

– Не так давно вышел нашумевший опрос, где Сталин оказался самым выдающимся человеком в истории России. Как это объяснить?

– Мы задаем эти вопросы с февраля 1989 г. по нашей программе «Советский человек» – изучения разных сторон массового сознания, исторической памяти, изменения состава пантеона символических имен. Интересны не последние данные, а их динамика. Мы такой опрос проводим каждые пять лет. Из более чем 300 названных имен лишь около 20 набирают 15% и выше. За 27 лет ушли советские представления о символических фигурах в истории, начиная от Ленина, рейтинг которого опустился с 72 до 32%. В середине 1990-х стали выдвигаться имперские символы. К примеру, начал расти рейтинг Петра I. С приходом к власти Путина началась ресоветизация, и Сталин, которого в первом замере назвали «самым выдающимся в истории всех времен и народов» лишь 8% опрошенных, к 2012 г. вышел на первое место в ряду самых великих людей – его имя тогда назвали 42%. Сейчас – 38%. Молодежь, еще в середине 2000-х гг. равнодушная ко всему, что связано с событиями 1920-1950-х, поддалась навязчивому прославлению «эффективного менеджера» и победителя в войне с фашизмом. Доля молодых людей, относящихся с уважением к диктатору, в нынешнем поколении выросла в 4-5 раз по сравнению с перестроечным. И это не частное обстоятельство, а симптом более глубоких изменений.

– С чем это связано?

– Дело не только в пропаганде или симпатиях номенклатуры второго-третьего ряда. Вспомните, как Борис Грызлов, будучи спикером Госдумы в 2003-2011 гг., выступил против «очернения» Сталина. Более важно – началась критика реформ, западной демократии, в противовес которой стали поднимать советские символы, возрождать мифы сталинской модернизации, превращения страны в супердержаву и многое другое. Важен контекст, в котором оказалась эта фигура: цари и полководцы. В коллективном сознании доминируют имперские комплексы, отмеченные такими именами-символами, а их концентрация указывает на усиление консервативных установок.

– Гендиректор ВЦИОМа Валерий Федоров говорил в интервью, что образ маленького европейского государства, где все хорошо, россиян не устраивает – их идеал это сильная страна, от которой многое зависит. Вы согласны с тем, что у россиян такой образ?

– Представления меняются во времени. После распада СССР большинство считало, что пусть лучше мы будем не самым сильным государством, лишь бы в нем можно было безопасно жить и был бы высокий уровень жизни. И такого рода мнения держались все кризисное время, вплоть до 2006 г. В 2008 г. во время войны с Грузией произошел первый всплеск имперских патриотических настроений, резко подскочили показатели национальной гордости и самоуважения. Начавшийся в 2008 г. кризис сбил эти настроения. Люди снова захотели жить в «маленькой комфортной и обеспеченной стране». А с присвоением Крыма и поднятой коллективной имперской спесью эти настроения вернулись.

– То есть от очередного приступа «имперской спеси» может спасти кризис?

– Рано или поздно он произойдет. Сама система, которая становится все более примитивной по своей структуре и неэффективности в смысле управления, блокирует источники развития и тем самым создает условия для предстоящего кризиса. Признак её дефектности – она не имеет встроенных механизмов воспроизводства, т. е. легитимных источников передачи власти.

Образ Президента

– Как менялся образ Путина в общественном сознании с начала его прихода к власти?

– Популярность началась с фразы «мочить в сортире». До этого его знало около 0,5%, через 2-3 месяца доверие к нему взлетело до максимальных значений. При этом важно понимать контекст – массовое сознание переживало сильнейшее разочарование в результатах реформ, росли антизападные настроения, развертывалась антиамериканская кампания Примакова, преобладало состояние массовой дезориентированности, тяжелая экономическая ситуация, всплески паники и агрессии, вызванные терактами. В такой ситуации обширного социального и психологического кризиса появляется человек, который вел себя как давно ожидаемое: «Я знаю, что надо делать, как все изменить». И мгновенно все показатели, в том числе и оценка собственного материального положения опрашиваемых, начали расти. Потом были короткие провалы – «Курск», Дубровка, Беслан, неудачная пенсионная реформа. Но рыночная экономика заработала – цены на нефть пошли вверх, произошел резкий рост зарплат, опережающий производительность труда, с 2003 по 2008 г. был устойчивый рост реальных доходов населения. И популярность Путина росла. Можно сказать, что страна в своей истории никогда не жила так хорошо, как в то время. Однако, одновременно с этим, шаг за шагом усиливалась монополия СМИ. Именно тогда и сформировался образ национального лидера, решительного человека, который вывел страну из кризиса. Сам по себе Путин не народный трибун, самостоятельно завоевавший власть, победив оппонентов в острой политической конкуренции. Он поставлен на должность своим предшественником. Но пропаганда создала ему ореол харизматика, нарисовала в массовом сознании образ опытного, волевого политика. Сначала было не ясно, куда двигаться – в сторону Запада или нет. Но постепенно интересы удержания и сохранения власти инициировали процессы централизации, а значит – обусловили авторитарный разворот, который перерос в реставрацию тоталитарных институтов.

– Для чего это было нужно?

– Мне нравится этот вопрос. Помните в «Москве–Петушках» Веничка спрашивает, для чего нужны стигматы святой Терезе: «Они ей не нужны, они ей желанны». Произошла смена верхнего эшелона страны, ближайшее окружение Путина сейчас на три четверти состоит из бывших сотрудников КГБ, людей с определенным опытом,  с определённым видением реальности, с негативной оценкой перестройки. Этот круг считает, что Горбачев развалил великую страну, сохранение власти становится идеей фикс, а самооправдание своих материальных интересов укладывается в идеологию борьбы с оранжевыми революциями.

– Как дальше менялся его образ?

– После кризиса 2008 г. доверие медленно снижалось, сомнительная с правовой, конституционной точки зрения «рокировка», усиление репрессивной политики по отношению к массовым протестам, общая неясность будущего привели в конце 2013 г. к тому, что он потерял порядка четверти своей популярности. В январе 2014 г. 47% хотели, чтобы на выборах был другой человек. Антиукраинская и антизападная политика вернули и закрепили за ним роль лидера, обеспечивающего защиту национальных интересов страны. Крым поднял волну патриотической гордости и чувство возвращенного величия. Все это персонифицировалось в Путине. Его легитимность держится на внешнеполитических успехах. Внутри страны, по мнению россиян, он не добился успеха в экономике, проблема терроризма подвешена, ситуация на Кавказе двусмысленная. Но ответственность за неудачи и недовольство переносятся с него на правительство, губернаторов, депутатов, Госдуму и далее. Перенос ответственности с президента на другие уровни власти – важный механизм защиты национального лидера. Путин – вне этих обвинений, он «не знает всего», «он хочет, но не может», «вынужден считаться с бюрократией» и т. п. Путин воспринимается как политик, защищающий коллективные «традиционные ценности», ориентированный на прошлое, а не на будущее. В массовом сознании это руководитель, опирающийся на силовые структуры и отражающий в первую очередь их интересы, затем – интересы олигархов и бюрократии. Ему нет замены, люди понимают, что политическое поле выжжено, но надеются на него, на возвращение того роста благосостояния, которое имело место в 2003-2012 гг.

Для чего Путину реставрация тоталитаризма

– Если мы предполагаем, что Путин пойдет на новый срок, и он будет последним, то можно ли говорить, что в ситуации с таким высоким рейтингом он сам немного загнал себя в ловушку, в частности, что ему надо найти человека, который придет после него и будет восприниматься таким же, как он?

– Отсутствие механизмов легитимной передачи власти – особенность всех авторитарных режимов. Власть держится, пока физически есть конкретный человек. У тех, кто в нашей стране обладает реальной властью, очень короткий горизонт планирования, нет стратегического видения развития страны. Консервация системы обеспечивается не через обещания лучшего будущее, а, наоборот, через ограничение доступа к информации, подавление критики, растущую изоляцию страны. Вариантов выхода из состояния застоя нет, как нет и альтернативной элиты, которая могла бы что-то этому противопоставить. Так что подбираемся к системному кризису.

– Если мы подбираемся к такому кризису, то может ли вновь появиться неожиданно совершенно новый для системы человек? Может ли, например, воспользоваться шансом Навальный? Хотя назначать его, конечно, никто не будет.

– Алексей Навальный – интересная фигура, потому что он внесистемный политик. Он умелый организатор. При отсутствии доступа к СМИ он выбрал единственную легальную тему, которую власть допускает для обсуждения, поскольку она сама ее подняла, – это коррупция. Каждый день мы слышим о задержаниях чиновников. Это происходит все чаще и чаще, и дело здесь не столько в разрастании масштабов коррупции, сколько в том, что режим боится усиления отдельных групп интересов. И должен все время...

– Подчищать?

– Да, подчищать и срезать ресурсы у отдельных групп. Эта логика любого авторитарного режима. Чистки и репрессии будут нарастать. Поскольку место «врагов» и «пятой колоны» оказалось занятым, то коррупция остается единственным объяснением внутривидовой борьбы, а стало быть – тематикой, которую можно обсуждать. Одновременно это самая уязвимая точка государственной идеологии патриотизма. Важно, что Навальный, используя социальные сети, объединяет разные группы недовольных и способен создать широкую коалицию.

– Навальный все-таки никогда не отличался способностью создавать коалиции.

– Я не имею в виду политиков, партии, которые уже утратили авторитет. В нашей политической системе нет самого главного – идеи представительства групповых интересов. Политтехнологии Кремля как раз направлены на подавление межгрупповых связей. А Навальному удается эти связи установить. И если он сможет соединить тему коррупции с идеей представительства интересов разных слоев населения, то это станет мощной платформой. Но будем реалистами. Против него идет мощная кампания по дискредитации, и она эффективна, тут нет иллюзий. У него огромная известность, но отношение к нему, безусловно, – негативное. Кроме Москвы.

– И вполне логичный его шаг, что он кампанию ведет в регионах.

– Да, использование социальных сетей дает ему преимущество. Он талантливый политик. Я не говорю, что он весь такой позитивный. У него есть темные стороны, особенно в прошлом, что вызывает настороженность среди либеральной публики. Но как политик это совершенно новая фигура.

– А есть ли какая-то потребность у населения в новых политических силах?

– Нет.

– Почему? Ведь появляется потихоньку гражданский активизм, разве он не может во что-то вылиться?

– Доминанта массового сознания в России – приспособление к идущим изменениям, а не желание изменений, пусть даже к лучшему. Импульсы и стремление к новому, к другой модели отношений общества и государства, суда, свободы СМИ постоянно возникают, но нет организации и систематической политической работы, как это обычно имеет место в демократиях.

– То есть протестные настроения невелики? Хотя при этом акции Навального показали широкий охват городов, пусть и не при большом числе участников.

– Протестные настроения последние три года находились на самом низком уровне за все время наблюдений, но с января 2017 года начали расти. Мы пока оцениваем это осторожно, поскольку подъем не слишком заметен. Но тем не менее, растут ожидания и политических, и экономических выступлений. И даже немного растет готовность участвовать в них. Пока это декларация, а не реальное поведение. Когда у нас говорят, что 10% примут участие в акциях протеста, надо делить на 10 или еще больше. Вы понимаете, что если бы 10% вышли на улицу, то была бы другая ситуация в стране.

– Как вы думаете, какой будет явка на президентских выборах с учетом того, что явка на думских была самой низкой за всю историю?

– Она будет выше, чем на думских.

– Если у президента все так хорошо с рейтингом – 85% поддержки, может, и не надо как-то сильно заморачиваться над его кампанией?

– Даже если Путин будет молчать, этого будет достаточно. Короля играет свита, вот она и пытается ему создать ореол харизматического лидера. Сейчас это образ человека, который всем пытается помочь – одному газ проведет, другому часы подарит, третьему свалку закроет. Его значимость складывается из постоянного присутствия в медиапространстве, а не из каких-то программных заявлений. Идеологически ему не нужны никакие новые элементы. Однако 81-83% поддержки – это не так однозначно, как кажется. Порядка 55-60% считают, что Путин должен нести ответственность за положение дел в государстве и в стране в целом, 11-16% убеждены в коррупционности самого Путина, довольно большая часть людей не хочет это обсуждать, но сами мысли про это остаются. И лишь 15-20% категорически не допускают самой мысли о критике Путина. Существует скрытое теневое множество, которое при определенной ситуации может обернуться против него.

– В последние месяцы, в том числе, видимо, из-за фильма Навального, просел рейтинг Медведева. Насколько вообще коррелируют рейтинги Путина, Медведева, «Единой России»?

– «Единая Россия» считается партией Путина, хотя сейчас эта связь ослабевает, поскольку пропаганда перестала это подчеркивать. Путин будет идти на выборы как общенародный, плебисцитарный лидер, а не партийный. Медведев раньше воспринимался как клон Путина, повторяющий траекторию графиков популярности Путина. Но позже оторвался от него и потому стал быстро падать, сейчас он в отрицательной зоне.

Пропаганда и ее влияние

– Можно ли считать пропаганду главным фактором, влияющим на массовое сознание?

– Мне трудно однозначно ответить на этот вопрос. Пропаганду следует рассматривать в общей системе институциональных факторов, определяющих общественное мнение, – характера суда, полиции, выборов, функций политических партий, перспектив экономики и т.п. В нашем конкретном контексте она очень важна. Она, так же как и режим в целом, монополизирует право выступать от имени «большинства», коллективных ценностей, отказывая в этом другим. Это право записано только за Кремлем. Только это придает силу и авторитетность пропаганде, все остальное подается как отклонение. Но пропаганда тоже может не все, она эффективна, только когда опирается на давно сложившиеся структуры сознания. Их можно активировать или пригасить. В целом массовое сознание чрезвычайно инертно, и изменить его по желанию нельзя. Но его можно привести в возбужденное состояние, создав атмосферу кризиса, войны, угрозы или, наоборот, активировать чувство гордости.

– Когда Турция сбила самолет, отношение к ней поменялось на противоположное.

– Да, и быстро. Но лучше всего это видно на отношении россиян к США. Мы фиксировали четыре волны антиамериканизма: весна 1999 г. – бомбардировки Сербии, 2003 г. – война в Ираке, 2008 г. – война с Грузией и нынешняя ситуация – самая интенсивная. Первые три кампании были короткими, они длились всего несколько месяцев. Нынешняя – самая продолжительная и экстраординарная по своей силе. Антиамериканские настроения держались почти весь 2016 год, но, когда началась президентская кампания в США, они стали меняться. Очевидна была антиклинтоновская и протрамповская ориентированность освещения избирательной кампании на российском телевидении. Были надежды, что с избранием Дональда Трампа произойдет перезагрузка отношений с США. После выборов антиамериканизм резко пошел вниз (с 83 до 49%). Но перезагрузки не произошло, и пропаганда начала разворачиваться, с весны антиамериканизм вновь начал расти. Вообще, зависимость массового сознания, российской идентичности от образа Запада чрезвычайно сильна. «Запад» – все-таки единственный ориентир развития, мы все время внутренне соперничаем с США, догоняем и сравниваем себя с ним. Для массового сознания это важнейший механизм идентичности. Поэтому к нему амбивалентное отношение: с одной стороны, это утопия современного богатого сильного общества, с другой – идущие с советского времени страхи и комплексы: Запад – враг, потенциальный военный противник, оттуда исходят угрозы нашим ценностям, паранойя экспорта революции и т.д. Пропаганда может играть и на том и на другом.

Новые 15%

– Многие социологические исследования показывают, что нынешняя молодежь более консервативно настроена. Как это объяснить?

– Происходит перескок через поколение родителей, которые воспринимаются молодежью как поколение лузеров. Слой советской интеллигенции – учителей, инженеров, ученых – в ходе реформ потерял свой статус, утратил авторитет, которым он пользовался в советское время. Возник комплекс коллективной неполноценности. У нас вроде все есть, особенно у молодых – высокие заработки, возможность поездок и проч., – а ценить себя не за что. Это скрытое напряжение, ощущение себя неполноценным очень сильно.

– Почему?

– А чем вы можете гордиться? Есть ли какие-либо достижения в последние десятилетия, кроме роста благосостояния за счет цен на нефть? Мы регулярно измеряем «основания» для коллективного самоуважения. И здесь любопытный сдвиг: с гордости за советскую науку, русскую культуру на природные (сырьевые) богатства, размер территории и сильную армию.

– Но гордятся же не властью, а страной.

– И да, и нет. С одной стороны – рейтинг президента в 85%, с другой – ностальгия по советскому времени, миф СССР как сверхдержавы. Комплексы, которые сложились в позднебрежневское время, воспроизводятся опять. Оказались подавлены все каналы и возможности личного достижения, особенно с приходом Путина, когда началась централизация и усиление контроля над всеми сферами. В социологическом смысле это означает, что не происходит усложнение структуры общества, не возникают независимые от власти элиты, нет признания достижений вне зависимости от государства. Если нет процессов социальной дифференциации, то нет и развития, происходит замедление мобильности. В современных обществах признание статуса связано с личными достижениями, а не с номенклатурным распределением, на этом держится авторитет элит. У нас же, говоря об элитах, всегда имеют в виду власть, потому что именно от нее исходит признание. Кремль назначает, кого считать великим писателем, а кого – ученым, как управлять Академией наук. Юрий Левада говорил о таких: «назначенные быть элитой».

– Замеряли ли вы как-то протесты молодежи, дальнобойщиков, другие локальные протесты?

– По дальнобойщикам мы спрашивали отношение населения к ним, и их поддерживали 40–45%. По протестам Навального... Протесты против коррупции поддерживают примерно столько же. В целом же по стране, молодежь – самая пропутинская категория, она одобряет его деятельность больше, чем кто-либо еще. Но в крупных городах молодежь чаще воспроизводит более критическое отношение своих родителей, принадлежащих к среднему классу. Кроме того, резкое усиление идеологической работы государства, навязывание государственного патриотизма в школах и вузах начинает давать обратный эффект, который только будет усиливаться. Выход на акции протеста становится неким праздником непослушания, а разгон и жесткие меры – условиями для быстрой политической социализации молодежи. Мы будем наблюдать, как будет происходить политическое созревание по-другому настроенной молодежи с совершенно другими взглядами.

– Будущие 15%?

– А может быть, и больше.

В оглавление ТРМ №17