ТРИБУНА РУССКОЙ МЫСЛИ №16 ("Россия и славянский мир")
ВЕХИ ИСТОРИИ

Формирование украинского национально–политического
течения в Малороссии*

 

Ирина Васильевна Михутина

доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник
Отдела истории славянских народов периода мировых войн,
Институт славяноведения, Российская академия наук. 

 

Исторически сложилось так, что со времени распада Древнерус­ского государства территория нынешней Украины принадлежала раз­ным государственным образованиям. Она привлекала соседей своими природными богатствами и важным стратегическим положением. В XIV в. значительная часть её вошла в Великое княжество Литовское. Средневековое Польское государство сумело сначала подчинить себе Галицкое княжество. Карпатская Русь (Закарпатье) еще в XI в. попа­ла под власть венгерских князей. В дальнейшем уния Польского ко­ролевства с Великим княжеством Литовским (1569 г.) и слияние их в единую Речь Посполитую поставили в подчинение последней Волынь, Киевскую, Подольскую, Чернигово-Северскую и другие земли, разделив их по линии восточнее Могилева, Киева, Полтавы. В этих пре­делах для географического обозначения восточнославянской окраи­ны Речи Посполитой в её южной части появилось название «Украина».

Политическая зависимость, преследование и вытеснение исповеду­емого местным населением православия, социальное расслоение по эт­ническому признаку (местное восточнославянское крестьянство, с од­ной стороны, и широко обосновавшиеся поляки – земельные магнаты и шляхта – с другой) вызвали мощную реакцию отторжения – антипольскую народную войну под руководством Богдана Хмельницкого и переход Левобережной Украины под власть московского царя (1654 г.).

Упадок в следующем столетии Речи Посполитой не принес полного объединения восточного славянства. После разделов Речи белорусские земли, часть Волыни и Подолия, Правобережье Днепра оказались в со­ставе Российской империи. Западные же области – Галиция и отнятая у Молдавского господарства Буковина перешли к монархии Габсбур­гов, пополнив её этническую палитру восточнославянской составляю­щей. Это повысило роль Дунайской империи в делах Восточной Евро­пы и со временем сделалось мощным источником противоречий между Россией и Австро-Венгрией. В дальнейшем, с формированием нацио­нального самосознания славянских народов – славянским возрожде­нием – национально-этническая проблематика окрасила в свои цвета соперничество двух имперских центров и заняла существенное место в их внутренней политике.

Политика австрийской династии Габсбургов строилась на сохране­нии административного раздробления русинского, по самоназванию, восточнославянского этноса. Отдельные его части были включены в этнически смешанные административные единицы различного подчи­нения. Так, провинция «Королевство Галиции и Лодомерии» с адми­нистративным центром во Львове объединяла, кроме населенных руси­нами территорий, южно-польские земли с Краковом. В ней хотя и была в 1861 г. введена автономия, но польские элементы – земельные магна­ты, городские имущие слои составляли социальную верхушку. С 1867 г. они как наиболее устойчивые против российского влияния получили пре­имущественное положение в административном управлении. Буковина с преобладанием на севере области русинского населения, а в южной ча­сти – румын была коронной землей монархии. Закарпатье оставалось ча­стью венгерских владений. В результате ни в одной из административ­ных единиц русины не имели собственного управленческого аппарата.

Вхождение левобережного Поднепровья по решению Переяславской рады 1654 г., в состав Русского государства состоялось после длитель­ного раздельного существования восточных славян, разобщенных го­сударственными границами и неодинаковыми социально-политически­ми условиями, что вызвало определенные различия в характере политической культуры, в социальной психологии и способствовало их этнической дифференциации (1). К тому же под скипетр самодержавно правившего царя поступило особое, сформировавшееся в ходе освобо­дительной войны 1648-1654 гг. политическое образование – Гетман­ство. Отсюда – договорный характер акта 1654 г., предусматривавше­го определенную автономию края. Вместе с тем, как установил известный специалист по государственному праву и истории российс­кой дипломатии Б.Э. Нольде, подвергший акт тщательному анализу с юридической стороны, вся документация о вхождении Гетманства в состав Российского государства носила двойственный характер: с од­ной стороны, наличие договора, трактата о правах и привилегиях края, а с другой – оформление его как документа царской милости, своего рода жалованной грамоты, что делало край подлежащим воле монар­ха (2). Политическая элита Гетманства, желая защитить свои властные функции перед централизаторской политикой Москвы, не раз потом пыталась вывести свой край из-под её власти, искала опору в новом со­юзе с Польшей или с Турцией, в конце XVIII столетия – с Пруссией. Однако условия, выдвигавшиеся потенциальными союзниками, дава­ли всем социальным слоям Гетманства не больше, а в ряде случаев мень­ше прав и возможностей, чем договор Б. Хмельницкого с Москвой (3). Не­жизнеспособность внешнеполитических комбинаций гетманов после Богдана признавал и ревностный поборник украинской государственности известный историк и деятельный политик национально-ради­кального, по его собственному определению, направления М.С. Грушев­ский. В своей «Иллюстрированной истории Украины» он описывал, как первый же слух о том, что преемник Б. Хмельницкого гетман И. Выговский договорился о возвращении под власть Польши на условиях провозглашения Гетманства «Великим княжеством Русским», поднял против него людей: «никто не разбирал, на каких условиях... боялись польского господства и не хотели о Польше ничего слышать», населе­ние «льнуло к Москве» при любой опасности восстановления польской власти. Малороссийские «низы», прежде всего крестьянство, высту­пали против ориентации на Польшу, чтобы не допустить возвраще­ния польской шляхты, бежавшей, оставив свои владения во время освободительной войны (4). Равным образом отвергалась идея испробовать опеку над собой Крымского ханства. «Усилия верхушки Гетманства не встречали сочувствия народных масс и разбивались об их недове­рие к союзу с инородцами» (5), – резюмировал другой ученый украинс­кого происхождения, современник М.С. Грушевского антрополог, эт­нограф и географ, до революции – заведующий отделом этнографии Русского музея в Петербурге Н.М. Могилянский. В эмиграции он много писал по истории и экономике Украины.

Заметная к середине XVII в. этническая дифференциация восточ­ного славянства нашла выражение в бытовании таких понятий, как Великая Россия и Малая Русь. Последнее впервые появилось в нача­ле XIV в. при выделении из общерусской митрополии самостоятель­ной Галицкой или Малорусской митрополии и в своем первоначаль­ном значении распространялось на территорию Галицко-Волынского княжества. Однако в исторических документах конца XVI – первой половины XVII в. понятием «Малая Россия» стали обозначаться все восточнославянские земли в пределах Речи Посполитой, а с середины XVII в. оно перемежалось с названием «Украина» применительно к той их части – Гетманству, которая перешла под власть Москвы (6). С петровских времен понятие «Малороссия» сделалось официальным названием Левобережья. Отвоеванное вскоре у турок Причерноморье стало именоваться Новороссией, а присоединенное в конце XVIII в. Правобережье – Юго-Западным краем. Понятие «малороссы» распро­странялось на коренных жителей всех этих областей. Малороссами в русской литературе и периодике второй половины XIX в. нередко называли и галицийских русин.           

Но наряду с признанием в общественном сознании различий меж­ду населением Великой и Малой России в той и другой жило представ­ление об общем историческом прошлом и близком родстве всех вет­вей восточного славянства. Царь принимал под свою власть Киев как «царского своего орла некогда гнездо сущии» (7). О том же напоминал гетман Б. Хмельницкий, говоря, что «от Владимера святого креще­ния одна наша благочестивая вера с Московским государством и име­ли одну власть, а отлучили нас неправдою и насилием лукавые ляхи» (8).

Очевидно, именно благодаря общей вере, близости языка и обыча­ев, «единому роду», как писали в начале XVII в. иерархи Киевской митрополии, край не знал в дальнейшем массовых выступлений на почве этнических противоречий.

Присоединение к России первоначально не затронуло администра­тивного строя и социально-экономической структуры Гетманства. Его политическая верхушка предполагала и далее строить отношения с Москвой по средневековому принципу протектората-вассалитета (9). Но в России трансформировались общественно-политические структуры, формировалось централизованное абсолютистское государство, не ос­тавлявшее места для такого рода отношений (10). Имел значение и внеш­неполитический фактор. Россия вела активную борьбу с Речью Поспо­литой за утраченные ранее русские, а затем – украинские и белорусские земли, защищала свои южные рубежи от османского натиска и овладе­вала Черноморским побережьем, разворачивала борьбу за выход на Балтику. Территория Гетманства и участие его казачьего войска на всех направлениях этой борьбы имели важное стратегическое значение. Между тем гетманы после Б. Хмельницкого, имея право самостоятель­ных внешних сношений, не раз заключали антироссийские союзы вплоть до измены И. Мазепы во время Северной войны – все это не мог­ло не подталкивать к установлению контроля и ограничению гетманcкой власти и в конечном счете к свертыванию автономии (11).

Развитие новых начал управления свело на нет следы прежней ад­министративной обособленности, а разложение старых социальных от­ношений ослабило противодействие централизму со стороны прежней общественно–политической элиты (12). « Ощущение отдельности, даже не­коего локального патриотизма не угасало... но чувство бессилия и анах­роничности этих традиций было всеобщим », – характеризовал умонас­троения в Малороссии известный писатель, ученый и общественный деятель Галиции И.Я. Франко (13). Интеграция края и административ­ная унификация завершились в последней четверти XVIII в. упраздне­нием Гетманства и казачьего войска, введением, – по всей России – гу­бернского правления, уравнением официального статуса как крестьян, так и помещиков Левобережья Днепра и Великороссии. «В XIX в. Ук­раина как политический организм с самостоятельной внутренней жиз­нью перестала существовать... Борьба за политические интересы ста­рой Украины закончилась за отсутствием объекта этой борьбы», – констатировали авторы записки «Украинский вопрос и русское обще­ство», составленной от имени украинской интеллигенции, судя по со­держанию, в конце 1916 или в начале 1917 г. (15)

Современный исследователь национальных отношений в России А. Каппелер, суммарно оценивая ее политику в XVIII в., считает, что принимавшиеся тогда меры по административному и правовому объеди­нению государства, «направленные на обновление России, включавшие и продвижение русского языка как государственного и lingua franca (язык общения – фр.) не могут рассматриваться как русификация в узком смысле слова», под которой автор понимает культурно-языковую ассимиляцию (16).

Присоединение к России остановило процесс ополячивания куль­туры Левобережья, католического и униатского давления в духовной сфере. Правда позже многие украинские деятели в интересах полити­ческой борьбы ставили в вину Москве чуть ли не заранее запрограмми­рованное подавление местной культуры и языка. Но это не очень сообразуется с реалиями ситуации XVII–XVIII вв., когда культурная жизнь была тесно связана с церковной, а языком православия выступал общий для всех церковнославянский, преобладавший в книжности и школьном образовании России того времени. На эту ситуацию обратил внимание избегавший тенденциозности украинский историк и общественный дея­тель М.П. Драгоманов. Он писал в конце XIX в.: «Неудобно требовать, чтобы украинскому языку вернули все его права. Неудобно, ибо в ста­рых наших школах народный украинский язык употреблялся очень мало при церковном и даже польском языке, на котором читали много лекций еще в XVIII веке...» (17) М.П. Драгоманов выступал за всесторон­нюю и объективную оценку последствий присоединения к России. «Я прошу представить себе культурную Украину, – с академическим бес­пристрастием напоминал он, – с набегами татар за ясырем (на Полтав­щине это было еще в 1739 г.), с турками в Азове и на лиманах... А если так, то нужно признать, что Московское царство все-таки выполнило элементарную географически–национальную задачу Украины» (18). Да и сам М.С. Грушевский был не слишком убедителен в своих утвержде­ниях о якобы изначально ограничительной в языковой сфере политике Москвы, описывая при этом, какого расцвета духовной и культурной жизни достигла Малороссия в первой половине XVIII в. и как «в пет­ровские времена чуть ли не все высшие духовные должности в Москов­щине занимали киевские воспитанники... и даже в московских шко­лах они вначале вводили украинский язык, наставляли московских юношей на украинскую речь»(19).

В России сложилась и долго доминировала оформленная в истори­ческих трудах Н.М. Карамзина концепция триединого русского на­рода. Она исходила из общего исторического прошлого восточных сла­вян. Отличия между ними считались племенными, а разница в языке восточнославянских этносов рассматривалась как областные наречия общерусского. Еще в 1915 г. на конференции Конституционно-демократической партии либеральный публицист М.М. Могилянский, сам украинец, подчеркивал: «Многие украинцы разделяют взгляд, что ук­раинцы наряду с другими народностями образуют русскую нацию» (19).

К началу XIX в. центральная власть была далека от тех волевых ме­тодов этно-национальной интеграции, образцы которой дала Великая французская революция. Российское правительство, осуществляя ад­министративно–политическую унификацию, не покушалось на этничес­кое своеобразие Малороссии, а общество проявляло живой интерес к на­родному творчеству края. Этот интерес развивался на фоне популяриза­ции в Европе национальной проблематики. Концепция немецкого философа И.Г. Гердера, который свою идею равноправия народов и их неповторимого своеобразия проецировал и на славянство, предсказывая ему большое историческое будущее (22), всколыхнула славянские народы, до того, казалось, утратившие перспективу самостоятельного развития, ибо за исключением России и маленькой Черногории не имели собствен­ной государственности. Шло славянское возрождение, рост националь­но-этнического самосознания. В образованных кругах малороссов этот процесс развивался преимущественно на этно-культурном уровне и про­являлся в повышенном внимании к местному языку, народному творче­ству, художественным традициям и т.д. Появились опыты художествен­ных произведений на местном народном языке. Первым среди них стала шуточная поэма в подражание классике – «Энеида» И.П. Котляревского, признанного основоположником украинской литературы и драматур­гии. Некоторые из его пьес («Наталка Полтавка») по сей день бытуют в театральном репертуаре. Широкий отклик благодаря звучному стихос­ложению и выразительному народному языку получили стихи, сказки, юмористические произведения профессора, позднее ректора Харьковс­кого университета П.П. Гулак-Артемовского. Первым прозаиком и дра­матургом, оставившим яркое литературное наследие, стал харьковчанин Г.Ф. Квитка (Основьяненко). Профессор А.Л. Метлинский сделался по­пулярен не только как восторженный поэт–романтик, но и собиратель народной поэзии и издатель произведений менее известных своих собра­тьев. В Петербурге приобрел литературное имя поэт и баснописец из Полтавы Е.П. Гребенка. Там же вскоре стал печататься Т.Г. Шевченко. На­родная поэзия, обычаи, музыкальные формы стали предметом изучения и собирания и дали богатый материал для сборников старинных мало­российских песен, составленных князем Н.А. Цертелевым, профес­сором М.А. Максимовичем, первым ректором открытого в 1834 г. в Киеве университета Св. Владимира, и др. Тогда же были изданы «Грам­матика малороссийского наречия» А. Павловского, «История Малой России Д.И. Бантыш-Каменского и другие исторические сочинения. По свидетельству известного историка Н.И. Костомарова, в те годы «идея двух русских народностей не представлялась в зловещем виде, и самое стремление к развитию малороссийского языка и литературы... самими великороссами принималось с братской любовью» (23).

Положение стало меняться, когда обнаружилось, что параллельно с расширением этно-культурной и литературной деятельности обще­ственных и интеллектуальных кружков в Малороссии стали формиро­ваться тайные центры с политическими интересами, несовместимыми с существовавшей системой власти в унитарном государстве. В частно­сти, следствие по делу декабристов пролило свет на многообразные связи с их движением местных польских и малороссийских кружков и тай­ных обществ. Политические воззрения малороссийской оппозиции пи­тались вольнолюбивыми идеями Запада, генерированными в декабриз­ме. Южное общество декабристов имело связи с некоторыми местными тайными организациями. Развитием в своем идейном комплексе наци­онально–политической составляющей малороссийская оппозиция была обязана польскому влиянию. В планах польских патриотических об­ществ, готовивших очередное национальное восстание, Приднепровье как часть некогда могущественной Речи Посполитой занимало особое место. Восстановление Польского государства члены этих обществ мыс­лили в его «исторических границах» и потому, как свидетельствовал С.Г. Волконский, возлагали «большую надежду на содействие мало­российских дворян, предлагая им отделение Малороссии от России»(24).

Стратегический интерес польских деятелей получил идеологичес­кое оформление в известной уже тогда формуле панславизма. Но ока­залось, что в толковании поляков она не имела ничего общего с тради­ционным балканским или чешским панславизмом. Их концепция, рожденная в кругах польской повстанческой эмиграции и оснащенная атрибутикой новейших европейских идей о роли нации и ее правах, практически направлялась на восстановление Польского государства и сокрушение державности России, роль которой предполагалось нивелировать в «свободном союзе народов» – славянской федерации. Ав­торы этой концепции рассчитывали также, что перспектива вступле­ния на равных в федеративный союз реанимирует малороссийский автономизм и привлечет на их сторону местные общественные круги (25). Реально сторонников этих идей среди малороссов нашлось очень немно­го. Но польские магнаты и шляхта, доминировавшие среди земельных собственников Правобережья, входили в элиту построенного по прин­ципу сословности российского общества и обладали могучими рычага­ми идеологического, культурного и политического воздействия (26). Же­лая сделать малороссийских дворян пособниками своего дела, они активно участвовали в местных общественных организациях – от ли­тературно-научных кружков до тайных и заговорщических обществ. Полякам из варшавских масонских лож Великого Востока принадле­жала инициатива первых после репрессий екатерининского времени масонских собраний в Киеве (1814 г.), увенчавшаяся образованием в 1818 г. ложи «Соединенные славяне» и учреждением лож во многих малороссийских городах. Тайный характер масонства, в принципе ста­вившего интеллектуально-этические цели, в условиях самодержавия сделался одной из форм политической конспирации. «Польское и рус­ское масонство встречались на Украине и превращались в украинское ма­сонство, служившее задачам украинского общественного движения», – писал позже украинский деятель С.А. Ефремов. Современный исследо­ватель масонства в России А.И. Серков, подробно рассматривая в одной из своих монографий деятельность масонских лож этого периода в ма­лороссийских губерниях и отмечая участие в них наряду с русским офи­церством, чиновничеством малороссийских дворян, не выделяет, од­нако, тенденции к обособлению последних на этнической почве. В идейном комплексе адептов лож он называет общие для многих соци­ально-политические мотивы (27).

В названии киевской ложи отразились политические устремления ее адептов, созвучные специфическому польскому варианту пансла­визма. Об антиправительственной направленности свидетельствова­ли и персональные предпочтения: почетным членом значился один из декабристских лидеров князь С.Г. Волконский. Руководители ложи поддерживали связи с Польским патриотическим обществом. Языка­ми обряда в ней служили русский и французский, но на эмблеме де­виз «Славянское единство» был выведен по-польски.

В полтавской ложе «Любовь к истине» поляков не было. Она объе­диняла представителей левобережного дворянства, среди которого конец екатерининского времени и особенно события Отечественной вой­ны 1812 г., когда для отражения французского нашествия разрешено было сформировать казачьи полки, всколыхнули надежды на восста­новление казачества и гетманского строя (28). Идеологическим обоснова­нием чаяний малороссийских автономистов сделался занимательно написанный, но крайне тенденциозный, построенный на сомнительных источниках памфлет «История Русов» не вполне выясненного автор­ства, во множестве списков распространявшийся среди читателей.

Инспиратором полтавской ложи являлся начальник канцелярии ма­лороссийского генерал-губернатора Н.Г. Репнина (родного брата С. Г. Вол­конского) М.Н. Новиков, автор проекта республиканской конституции. Он рассуждал, что в «масонстве только теория», направленная на под­готовку общественного мнения к проведению реформ. В ложу привле­кались лица из администрации, военные, представители знатных фа­милий. Ее посещали предводители дворянства С.М. Кочубей, С.Ф. Левенец, братья Д.Л. и С.Л. Алексеевы, губернский прокурор И. Горбовский, судья В.В. Тарновский, Н.Н. Гудович, полковники А. Глинка и И.Н. Карпов, поэт и общественный деятель В.В. Кап­нист. К полтавской ложе принадлежал упоминавшийся выше осново­положник новой национальной литературы директор полтавского те­атра и попечитель просветительных учреждений И.П. Котляревский. Входил в эту ложу и адепт «Соединенных славян», политический фрон­дер, потомок знатного казачьего рода, но, с точки зрения законопослушных подданных, человек сомнительной репутации В. Л. Лукашевич (29). В 1807 г. он побывал под следствием за произнесение здравиц в честь Наполеона, в 1812 г. вновь провозглашал тосты за его победу и за «республику в Пирятинском уезде». Ему принадлежит авторство «Ка­техизиса автономиста» и с его именем связаны упоминания о тайном Малороссийском обществе, будто бы стремившемся к политическому обособлению края. Сведения о малороссийском обществе были полу­чены из показаний некоторых декабристов, единодушно подчеркивав­ших пропольскую ориентацию В.Л. Лукашевича. В причастности к об­ществу подозревали кроме того С.М. Кочубея, В.В. Тарновского, Л. Алексеева и даже Н.Г. Репнина. Однако доказать наличие обще­ства следствию, проводившемуся в рамках дела декабристов, не уда­лось. В дальнейшем одии авторы утверждали, будто общество активно действовало и вело широкую пропаганду (30), другие, напротив, писали, что дело не вышло из подготовительной стадии (31). Невыясненным воп­рос о Малороссийском обществе считал и М.С. Грушевский. Последующие специальные исследования, хотя добавили новых сведений об очагах общественно-политического движения на Украине после восста­ния декабристов, все-таки не принесли определенного ответа относи­тельно собственно Малороссийского общества (32).

На Волыни образовался еще один очаг оппозиции, непосредственно связанный с декабризмом, с идеалами одесской ложи «Понт Евксинский и с Польским патриотическим обществом – Общество соединенных славян, одна из управ Южного общества. Более демократическое по со­ставу – мелкопоместные польские и малороссийские дворяне, офицеры и чиновники – оно отличалось радикализмом программы, в частности приверженностью идее славянской федерации (33), которую начисто отри­цал глава Южного общества П.И. Пестель. Но в Южном обществе при­знавалось право отделения Польши, и, вероятно, именно это обстоятель­ство отразилось в призыве, содержавшемся в «Правилах» Общества соединенных славян: «Объединяйся со своим братом, от которого отко­лола тебя несознательность предков» (34).

В целом заговорщические идеи затронули очень узкий круг лиц. Де­кабристы потерпели поражение. Немного нашлось в Малороссии и сто­ронников альянса с поляками. А поднятое ими в 1830 г. восстание из­менило настроения не в их пользу. Местные крестьяне доносили властям на польских помещиков-повстанцев, для борьбы с восстанием форми­ровались казачьи полки (35). Но именно польское восстание, по словам Н.И. Костомарова, «встревожило сердца и умы на Руси», напугав «при­зраком разложения государства» (36). Не только правительство, но и рос­сийская общественность была озабочена проблемой национально-госу­дарственного единства, как оно тогда понималось. Эта тревога нашла отражение в дилемме А.С. Пушкина: «Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? Вот вопрос». Негосударственный статус и подчиненное положение большинства славянских народов и во второй половине XIX в. питали идею особой роли России в сохранение и защите славянской самобытности. Эта проблема занимала умы круп­нейших русских мыслителей. «Без единящего огромного своего цент­ра – России – не бывать славянскому согласию, да и не сохраниться без России славянам, исчезнуть славянам с лица земли вовсе, – как бы там ни мечтали люди сербской интеллигенции или... цивилизованные по-европейски чехи», – писал в 1877 г. Ф.М. Достоевский (37).

Одним из следствий выступления декабристов, польского восстания и нараставшего революционного брожения в Европе явилось то, что в эпоху Николая I с жестокостью подавлялось всякое вольномыслие на тему государственного строя и общественно-политических отношений. Двадцать один смертный приговор, в том числе Ф.М. Достоевскому, лишь в последний перед казнью момент замененный бессрочной катор­гой, был вынесен в 1849 г. по так называемому делу петрашевцев, чьи организационные намерения не успели даже оформиться, а республи­канские, антикрепостнические идеи не вышли за пределы собственного круга единомышленников (38). Незадолго до расправы над петрашевцами в Киеве в 1847 г. был раскрыт подобный, возникший на почве интеллек­туального общения и демократического просветительства кружок Кирилло-Мефодиевское братство. Он объединил молодого преподавателя университета, в будущем известного историка Н.И. Костомарова, писа­теля и этнографа П.А. Кулиша, историка права Н.И. Гулака, учителей В.М. Белозерского, Д. П. Пильчикоба и группу студентов. Все это были люди, увлеченные малороссийской народной поэзией, очарованные са­мобытностью народной жизни и языка, желавшие способствовать их изучению и закреплению в культурной традиции, что само по себе не пре­следовалось властями. Издание собраний фольклора, трудов по этногра­фии не вызывало официальных препятствий. В Киеве работала специ­альная Комиссия по разбору древних актов. Написанные на родном языке стихи Т.Г. Шевченко широко издавались, сделав его известным и попу­лярным поэтом. Он получил в это время место учителя рисования при Киевском университете и участвовал в братстве. По заданию археогра­фической комиссии ездил, делая зарисовки архитектурных достоприме­чательностей и памятных мест края. Но кроме культурно-эстетических пристрастий члены братства близко к сердцу принимали общественно-­политическую проблематику, придерживаясь антикрепостнических, рес­публиканско-демократических взглядов. «Предайте проклятию свято­татственные имена земного царя и земли господина», – призывали кирилло-мефодиевцы в прокламации, обращенной к «братьям-велико-россиянам и полякам» (39). Представляется, что именно это и стало при­чиной расправы с организацией, тем более, что если Н.И. Костомаров и большинство его товарищей были сторонниками просвещения народа и прогрессивных реформ, то Т.Г. Шевченко звал к восстанию и сверже­нию царизма, за что и подвергся самому жестокому и продолжительно­му из всех «братчиков» наказанию: десятилетней ссылке рядовым в ар­мию без права писать и рисовать. Разумеется, мысли «братчиков» о восстановлении былой автономии края также были неприемлемы для власти, но за это она карста не так сурово, чтобы не подтолкнуть привер­женцев «малороссийского особничества» в объятия польской оппозиции.

Воззрения кирилло-мефодиевцев по национальному вопросу, впи­тавшие новинки западной общественной мысли, идеи провозвестни­ков славянского возрождения, чешских, югославянских деятелей, русских славянофилов и польские национальные концепции, были вместе с тем проникнуты своеобразным малороссийско-украинским мессианством. «Братчики» выступали поборниками славянской фе­дерации, причем федеративный принцип имели в виду распространить и внутри восточного славянства, предполагая разделить государствен­ное пространство на 14 самостоятельных федеративных единиц (польскую, белорусскую, западно-малороссийскую, восточно-малорос­сийскую и т.д.), чтобы «в каждой республике... [был] правитель, из­бранный на время... и над целым союзом был такой же правитель, выбранный на время». В основе общественного устройства – «всеоб­щее равенство и свобода... и никаких различий сословий» (40). Своему краю они пророчили место центра этого союза, а древнему Киеву – роль его столицы. Абсолютизируя в панславистском духе расовый фактор, Н.И. Костомаров утверждал, будто подлинно славянские черты воп­лощает в себе только малороссийская народная стихия, не искалечен­ная, по его словам, ни германо-латинским влиянием, как Польша и западное славянство, ни византийско-татарским, погубившим цариз­мом и казенным православием великорусскую жизнь. «Украина вста­нет из своей могилы и снова обратится к братьям-славянам, и услы­шит ее клич, встанет славянщина, не останется в ней ни царя, ни князя... ни мужика, ни холопа, ни в Великой России, ни в Польше, ни на Украине, ни в Чехии, ни у хорутан (хорватов), ни у сербов, ни у болгар. И Украина будет независимой республикой в славянском со­юзе. Тогда скажут все народы, указывая на то место, где на карте бу­дет нарисована Украина: “Вот камень, отброшенный создателем, а он лег в основу всего”» (42). Так писал Н.И. Костомаров в своей предназначенной для пропаганды работе «Книги бытия украинского народа», названной по аналогии с сочинением А. Мицкевича «Книги польско­го народа и польского пилигримства». (Работа Н. И. Костомарова ока­залась изъятой жандармами прежде, чем дошла до читателей. Только после Февральской революции из архива Департамента полиции ру­копись была передана в Академию наук и опубликована.)

Продолжение см. в ТРМ-17

 
Примечания

  1. Флоря Б. О некоторых особенностях развития этнического самосознания восточных славян в эпоху средневековья – раннего нового времени // Россия – Украина: история взаимоотношений. М., 1997. С. 13.
  2. Нальде Б. Очерки русского государственного права. СПб., 1911. С. 291.
  3. Яковлева Т. Г. Годячский договор – легенда и реальность //Исследования по истории Украины и Белоруссии. М., 1995. Вып. 1. С. 74.
  4. Грушевський М. Iлюстрована iсторія Укрaїни. Київ, 1918. С. 331, 335, 336.
  5. Государственный архив Российской федерации (далее – ГАРФ). Ф. 5787. Oп. I. Д. 28. Л. 14­15. – Н. М. Могилянский. Украина во время войны. (Машинописный текст).
  6. Флоря Б. Указ. соч. С. 17, 24.
  7. Воссоединение Украины с Россией. Документы и материалы. М., 1954. Т. III. С. 468.
  8. Там же. С. 152.
  9. Горобец В. Украино-российские отношения и политико-правовой cтатус Гетманщины (вторая половина XVII – первая четверть XVIII века) // Россия–Украина... С. 81.
  10. Смолiй В. А., Гуржий О. І. Становления Української феодальної державностi //  УIЖ. 1990. №10. С. 19–20.
  11. См.: Санин Г. Антиосманские войны в 70–90–е годы XVII века и государственность Украины в составе России и Речи Посполитой //Россия–Украина... С. 61, 73; Артамонов В. Позиции гетманской власти и России на Украине в конце XVII – начале XVIII века // Там же. С. 89–99.
  12. Когут 3. Росiйський централiзм i українська автономiя: лiквидацiя Гетьманщини 1760–1830. Kиїв, 1996. С. 226–232.
  13. Франко I. Ukraina irredenia // Полiтологiя. Кiнець XIX – перша половина XX ст. Хрестоматiя. Львiв. 1996. С. 48.
  14. Ефименко А. Я. Малорусское дворянство и его судьба. Исторический очерк // Вестник Европы. 1891. Т. VIII. С. 515–569; Мякотин В. А. Очерки социальной истории Украины в ХVII–ХVIII вв. Прага, 1926. Вып. III.
  15. ГАРФ. Ф. 523. Oп. 3. Д. 34. Л. 27.
  16. Каппелер А. Мазепинцы, малороссы, хохлы: украинцы в этнической иерархии Российской империи // Россия – Украина... С. 138.
  17. Драгоманiв М. Листи на Надднiпрянську Україну. Коломия, 1894, С. 88.
  18. Там же. С. 32.
  19. Грушевський М. (Iлюстрована icторiя України. С. 421–429.
  20. Волков В. «На родину туристом не ездят» // Литературная газета. 1989. 23 авг. С. 15.
  21. Миллер А. Россия и русификация Украины в XIX веке // Россия – Украина... С. 145.
  22. Гулыга А. В. Гердер (1744–1803). М., 1963
  23. Костомаров И. И. Исторические произведения. Автобиография. Киев, 1990. С. 534.
  24. Семевский В. И. Политические и общественные идеи декабристов. СПб., 1909. С. 300.
  25. Grunberg К. Polskie koncepcje federalistyczne 1864–1918. Warszawa, 1971. S. 292; Hass L. Wolnomularstwo ukrainskie (do rewolucji lutowej) //Studia z dziejow ZSRR i Europy Srodkowej. Warszawa, 1981. Т. XVII. S. 22–23.
  26. См.: Бовуа Д. Шляхтич, крiпак i peвi3op. Польска шляхта мiж царизмом та українськими масами (1831–1863), Київ, 1997.
  27. Єфремов С. А. Масонство на України // Наше минуле. 1918. Л» 3. С. 9; Серков А. И. История русского масонства XIX века СПб., 2000. С. 179–200.
  28. Грушевський М. Iлюстрована icтopiя України. С. 483.
  29. Крижановська О. О. Tacмнi органшэації в Україниі. Масонський рух у XVIII– на початку XX ст. Київ, 1998. С. 60–63, 128; Серков А. И. Указ. соч. С. 179–182.
  30. Полонська–Василенко И. Історія Україии. Київ, 1995. Т. 2. С. 280, 292.
  31. Hass L. Op. cit S. 24–25.
  32. Грушевский М. Освобождение России и украинский вопрос. СПб., 1907. С. 47. Лисенко М. М. До питания про Малоросійське товариство (1821–1825 pp.) УІЖ, 1967. №4. С. 66–75; Сергеенко Г. Я. Суспільно–політчний рух на Україне теля після повстання декабристів. Київ, 1971.
  33. Декабристы. Избранные сочинения. М., 1987. Т. I. С. 82–84.
  34. Цит. по: Полонська–Василенко Н. Історія України. Т. 2. С. 293.
  35. Там же. С. 296.
  36. Костомаров И. И. Исторические произведения. Автобиография. С. 534.
  37. Достоевский Ф. М. Дневник писателя. Избранные страницы. М., 1989. С. 390.
  38. Лейкина–Свирская В. П. Петрашевцы. М., 1965,
  39. К истории Общества св. Кирилла и Мефодия (1847 г). Устав и правила, прокламации //Былое. 1906. №2. С. 75.
  40. Там же.
  41. Шкіль A. Biтep iмперії. Збірка статей з геополітики. Львів, 1999.
  42. Костомаров М. Книги битія україинського народу // Наше минуле. 1918. № 1. С. 7–17.


* И.В. Михутина. Украинский вопрос в России (конец XIX – начало XX века). Институт славяноведения. Российская академия наук. М., 2003. Глава 1 (с сокращениями). Начало. Окончание см. в ТРМ-16.